В этот момент чтение с компьютера и печатание прочитанного бесценного материала были неожиданно прерваны. Филлариону вдруг показалось, что он не один в комнате, а еще точнее, он вдруг ощутил себя под внимательным и враждебным наблюдением. Он обернулся и прямо за своим плечом на безупречно оштукатуренной стене, которая призвана была как бы вносить дух глубинки и стабильности в эту часть Тройного Эл, увидел огромную многоцветную «гусеницу». Не имея в наличии никаких органов зрения, эта тварь (или эта штука?) пристально и угрожающе наблюдала за ним.

Известно, что в подобных обстоятельствах истинный библиофил подсознательно печется не о личной безопасности, а о сохранности своего печатного или рукописного материала. Профессор Фофанофф ни при каких обстоятельствах не был исключением. Как раз наоборот, собственной плотью, говоря точнее, своим гаргантюански гигантским пузом, он попытался защитить уже отпечатанные страницы великого наследия. Увы, он не располагал ни временем, ни пространством для маневра в желаемом направлении. Невероятная «гусеница», размерами не менее французского горна, перепрыгнула через его плечо на принтер и в мгновение ока пожрала все листки дневника без остатка.

Не будет неуместным сказать тут, что это было сделано без каких-либо видимых органов жрания, не будет также преувеличением заметить, что, производя эту гнусную акцию, тварь (или устройство?) шипела, как комбинация огнетушителя и змеи-медянки, при полном опять же видимом отсутствии органов шипения. «Вот уж действительно продукт Лиги ядовитого плюща», — произнеслось в голове Фила. В этот момент он не отдавал себе отчета в том, что смешивает два несовместимых понятия.

В следующий момент его мыслям пришлось сделать поворот в противоположном направлении, а именно в сторону его собственного незащищенного грешного тела. Сразу после совершения злодеяния в отношении бесценного текста «продукт Лиги ядовитого плюща» прыгнул в том же направлении, другими словами, в сторону его живота, еще точнее, на его изношенный замшевый пиджак, который пятнадцать лет назад в Кривоарбатском подарен был ему с собственного плеча знаменитым кинематографистом Орсоном Уэллсом.

«Пиджак Орси должен быть спасен!» — решительно воскликнул Филларион и схватил гнусную тварь за хвост, если можно так сказать о части тела огромной «гусеницы», которая и вся-то выглядела, как чей-то хвост, хоть и существовала сама по себе, испуская дьявольски вонючую, сродни окиси железа, секрецию.

Несколько мгновений они свирепо сражались. В течение этих мгновений мысли Филлариона опять переменили направление. В этот раз они перелетели огромное пространство истории в те времена, когда эллинские фризы существовали живьем, то есть двигались, во времена Лаокоона и битвы на Флегрейских болотах. «Вот вам, пожалуйста, происходит рождение нового, мифа!» — думал профессор. Мысли агрессивной «гусеницы», увы, находились за пределами нашего понимания. Может быть, они вообще не являлись предметом литературы.

Вдруг вся мифология лопнула: дверь читальной комнаты распахнулась, и симпатичный аргентинский ученый Карлос Пэт-си Хаммарбургеро вошел, насвистывая беспечный мотивчик. Зловещая «гусеница», как будто смущенная неожиданным свидетелем, немедленно прекратила так успешно развивающиеся злодеяния, бросила пузо Фила, пружинисто отпрыгнула на стену и начала в этой стене быстро исчезать, часть за частью, кольцо за кольцом, со всеми своими отростками, пока стена не предстала перед нами полностью в непорочном виде.

В результате этой прерванной битвы замшевый пиджак Орсона Уэллса превратился в дымящуюся бахрому, болтающуюся на теле Фила наподобие каких-то изощренных спагетти, однако наиболее суровые повреждения были нанесены штанам нашего мифологического героя. Волосатая плоть виднелась через многочисленные дыры, и хорошо тренированный глаз, подобный тем, что находились в распоряжении спецагента Доллархайда, мог бы заметить в прорехах еще дымящуюся шахту пупковой зоны, равно как и обожженное возвышение лобка.

«Привет, Фил!» — сказал сеньор Хаммарбургеро. «Хай, Пэт-си, — ответил почти состоявшийся Лаокоон. — Ну, как вам нравится это исчадие гусеницы?» Пэтси сел и скрестил ноги в почти безупречной британско-аргентинской манере. Почти безупречные легкие туфли, почти безупречные носки, почти безупречно отглаженные панталоны. Он помахал рукой, чтобы разогнать слегка раздражающий дым, а также пар и вонь, оставшиеся после битвы, и одарил русского коллегу дивной, близкой к совершенству улыбкой.

Общее впечатление от этого молодого человека обычно заключалось в коротких популярных фразах вроде «какой милый», «какой толковый» и тому подобном. Он считался красивым, хотя взятые по отдельности иные его черты являли собой полнейшую как бы несовместимость друг с дружкой: узкое европейское лицо и косоватые азиатские глаза, веснушки и рыжий ирландский вихор и большой, смело очерченный рот «негритюда».

Елки, обычно вздыхал Пэтси, я — дитя нашего несуразного века. Холодная война и дуновения разных оттепелей и перестроек, международная контркультура и классический колониальный уклад, порывы спонтанной щедрости и циничные тайные операции, вдохновение и банальности — елки — все эти и бесчисленные другие феномены приняли участие в моем возникновении и развитии.