– Побежали, а то никуда не успеем.

И они побежали на первый этаж в ресторан. "У меня разжижение мозгов, - думал Голубев, впрочем, не чувствуя от этого огорчения.
– Я изменяю позе. Моя поза - лежать, а я бегаю".

Потом они поехали на Дворцовую площадь. Потом пошли в Летний сад Алла Андреевна желала увидеть скульптуры, которые кто-то столкнул с пьедесталов и покалечил.

– Покажите, которые?
– спросила она с ужасом.

– Понятия не имею.

– Нашли негодяев?

– Кажется, нет.

– Может, и не искали.
– Голос Аллы Андреевны погрустнел.
– Бывает, не ищут, потому что знают, кто это сделал... Поцелуй меня.

Голубев поцеловал.

Две старухи, тяжелоголовые, в белых панамках, по причине старости феминистки и святоши, по-бульдожьи выпятили губы. Брызнули в летний воздух бесплодной слюной.

– Срам.

– Думаю, эти леди причастны, - сказал Голубев.

– К сожалению, они причастны ко всему. Как не хочется становиться старухой. А годы бегут.

Голубев подхватил Аллу Андреевну под руку, и они помчались по набережной к "Медному всаднику".

– Как хорошо - Нева рекой пахнет...

– Но почему Петр такой зеленый? Разве нельзя почистить?..

Способность Аллы Андреевны и восторгаться и грустить одновременно была похожа на фотовспышку, делавшую все предметы отчетливо видимыми, но отчетливо видимыми становились и трещины, и каверны, и ржавчина, и рытвины, и плесень.

– Какой запущенный город, - вдруг сказала она.
– Куда же смотрите вы, ленинградцы?

Голубев почувствовал досаду. Досада эта была подвижной, похожей на пламя, то вспыхивающее, то угасающее. Она тлела в нем с момента получения телеграммы. Сейчас она переросла в раздражение, даже в злость.

"Фифа чертова, - сказал он себе.
– Куда мы смотрим? Я, например, в глубину океанов смотрю неотрывно.
– Мысли его, словно давно того ожидали, привычно оказались в лаборатории.
– Если бы ты, фифа, знала, как наши аппараты грохочут, как они орут. А нужно тихо. Нету-нету-нету - и тут как тут..."

– Только вынесенный магнитопривод, - сказал Голубев.
– Он на сорок процентов погасит шумы. Но нас не хотят слушать традиционалисты. А они везде. Что такое традиционализм - следование посредственным образцам. Даже хорошее, устаревая, становится посредственным. Не стареет только гениальное...

– Вы о чем?
– спросила Алла Андреевна, отодвигаясь.

– О Ленинграде. Городской бюджет перераспределен. Кучу куч миллионов, может даже два миллиарда рублей за последние годы из нужд соцкультбыта ушли на заплаты в промышленности.

– О, господи, - сказала Алла Андреевна.
– Пошли к вам. Чаю выпьем. Споткнувшись о развороченный асфальт, она развеселилась - будто тень сошла с бабочки и бабочка стала яркой.

В прихожей их встретил восьмиклассник Бабс. Прихожая была просторной, и Бабс любил здесь что-то свое чинить.

– Познакомьтесь, мой умный сосед Бабс, - сказал Голубев.
– А там, в глубине квартиры, обитают его деликатные родители. Я живу тут, на юру, у входной двери. Все сквозняки разбиваются о мою грудь.
– Голубев распахнул дверь в свою комнату. Он не запирал ее на ключ, и за это, как он догадывался, суровый Бабс прощал ему сорок грехов. Может быть, и вообще Бабс относился к нему прекрасно и лишь частую смену приятельниц считал чем-то вроде отсутствия у него совести. Понятие "совесть" Бабс ставил на второе место - сразу за демократией. Понятие "честь" влачилось у него в конце списка. Он считал это качество проявлением заносчивости. Последним и самым непонятным для него было классовое сознание.

– Вам звонила ваша приятельница Инга, - сказал бледный Бабс.
– Ну, эта, загримированная, которая вчера приходила.

"Ах ты змееныш. Я тебя карбофосом".

– Бабс, ты такой умный. Ответь. Христос пытался обратить Магдалину к богу. Магдалина пыталась обратить Христа к женщине. Может быть, оба они преуспели и именно поэтому Христу пришлось покинуть наши Палестины? Насчет аморальности? А?

Бабс покраснел, напряг лоб в поисках достойной колкости.

Алла Андреевна положила руку ему на плечо и попросила проводить ее в ванну руки помыть и на кухню - поставить чайник.

Никого из приятельниц Голубев на кухню не допускал, они шмыгали у него из дверей входных в дверь комнатную.

Бабсовы родители царили в кухне, большой и светлой, Бабс оккупировал прихожую. Голубев не возражал - черт с ними, - он завладел ванной. Бабсова семья ни полотенец, ни зубных щеток там не держала, а перед семейным помывом дезинфицировала ванную комнату карболкой.

Кофе Голубев варил у себя в комнате на спиртовке.

На кухне уже звучал квартет, это в разговор Аллы Андреевны с Бабсом включились Бабсовы папа с мамой, о которых в писании сказано, как утверждал их дружок профессор Гриднев, что количество интеллигентов есть величина постоянная, от количества населения не зависящая. Себя Голубев к интеллигенции не причислял, и это было его оружием.