— Не составит никакого труда написать и послать вызов, — ответил собеседник, который привык всегда действовать в соответствии с «кодексом». — В нашем случае это довольно просто. Вы были серьезно оскорблены этим мистером или капитаном Майнардом, как там его зовут. Я слышал, что об этом говорят в гостинице. Вы должны вызвать его на поединок или заставить извиниться.

— Ах, без сомнения. Я сделаю это. Напишите вызов для меня, и я его подпишу.

— Кто может написать это лучше вас? Вызов должен быть написан вашей рукой. Я могу только предъявить его.

— Верно-верно! Черт бы побрал этот алкоголь! После него все, что ты ни делаешь, дается с большим трудом. Но в данном случае я сам должен написать это.

И, сев за стол, твердой, совершенно не дрожащей рукой мистер Свинтон написал:

Сэр — касательно нашего разговора вчера вечером, я требую от Вас удовлетворения для джентльмена, честь которого Вы задели. Для подобного удовлетворения должен состояться поединок, или меня вполне устроит Ваши извинения. Я оставляю Вам это на выбор. Мой друг, мистер Луи Лукас будет дожидаться Вашего ответа.

РИЧАРД СВИНТОН.

— Такое послание подойдет? — спросил экс-гвардеец, вручая лист своему секунданту.

— То, что надо! Коротко, но ясно. Я предпочитаю не писать в конце «Ваш покорный слуга». Этим можно лишний раз подчеркнуть пренебрежение к сопернику и, вполне вероятно, заставить его извиниться. Где я смогу его найти, чтобы передать это? Если я не ошибаюсь, у вас имеется его визитная карточка. Наверное, там указан номер его комнаты?

— Верно-верно! У меня есть его визитка. Давайте посмотрим.

Подняв свое пальто с пола, куда он его сам и бросил, Свинтон достал из кармана визитную карточку. Там не было номера комнаты, только имя.

— Ничего страшного, — сказал секундант, держа в руке прямоугольник картона. — Положитесь на меня, я найду его. Я вернусь с ответом от этого господина прежде, чем вы успеете выкурить сигару.

Дав такое обещание, мистер Лукас вышел из комнаты.

По тому, как мистер Свинтон сидел, выкуривая сигару, и реагировал на происходящее, по выражению его лица, которое способно выдать любого человека, можно было вполне догадаться о его истинных чувствах. На лице «лорда» сияла сардоническая ухмылка, достойная Макиавелли.

Сигара была выкурена примерно наполовину, когда послышались шаги мистера Лукаса, спешащего назад по коридору.

В тот момент, когда он ворвался в комнату, на лице секунданта было явно написано, что он принес с собой некоторые странные известия.

— Ну как? — спросил Свинтон довольно спокойно, словно пытаясь охладить пыл собеседника. — Что сказал наш товарищ?

— Что он сказал? Ничего!

— Он обещал посылать ответ через друга, я полагаю?

— Он не обещал мне ничего по одной простой причине: я не видел его!

— Не видели его?

— Нет, и навряд ли его увижу. Трус «смылся».

— «Смылся»?

— Да! G.T.T. note 7 — уехал в штат Техас!

— Черт возьми! Мистер Лукас, это не делает вам чести!

— Но вы мне поверите, когда я сообщу вам, что ваш соперник покинул Ньюпорт. Уехал вечерним пароходом.

— Вы соображаете, что говорите, мистер Лукас? — вскричал англичанин, притворно удивляясь. — Определенно, вы несете чушь.

— Ничего подобного, ручаюсь вам. Клерк сообщил мне, что ваш соперник оплатил счет за гостиницу и уехал на одном из гостиничных экипажей. Кроме того, я встретился с кучером, который отвез этого господина и который только что вернулся. Он сказал мне, что он подвез Майнарда и помог ему донести багаж до парохода. С ним был еще один человек, с виду иностранец. Можете убедиться сами, сэр, что он уехал.

— И он не оставил никакого сообщения или адреса, чтобы я смог его разыскать?

— Ничего, я ничего об этом не слышал.

— Черт побери!

А в это время тот, к которому относился этот возбужденный разговор, находился на палубе парохода, стремительно рассекал в океанскую гладь, оставляя за собой след воды и пены. Капитан Майнард стоял, держась за перила ограждения позади парохода, и пристально глядел на огни Ньюпорта, постепенно угасающие в вечерних сумерках.

Взор его был устремлен к одному из них, тому, что мерцал на самой вершине холма и который, как он знал, выходил из окна в южной оконечности Океанхауза.

Он размышлял о том фуроре, которое могло бы произвести его имя в этом улье красоты и моды, — и почти уже раскаивался в своем поспешном отъезде.

При этом его размышления не касались причины отъезда. Его сожаления носили скорее эмоциональный оттенок, поскольку так оно и было. Этим сожалениям не могло помешать даже его пылкое стремление участвовать в священной борьбе за Свободу.

Розенвельд, стоявший рядом и обративший внимание на тень, спустившуюся на лицо друга, без труда догадался о ее причине.