— Не сердись, — шептал он. — Забудь, Теа, bella, забудь все. Только ощущай. Ощущай мои руки, ощущай их.

— Нет!

Теа оторвала его руки от своих грудей и локтем отпихнула его назад, собираясь с силами для новой атаки. Он стоял, пыхтя, и смотрел на нее.

— Я был прав, — сказал он. — Ты просто дразнила меня.

Пнув ногой лежащую на полу скамейку, он двинулся к двери и распахнул ее снова.

— Ты в последний раз дразнила меня, женщина. Запомни это. Если ты сопротивляешься, то сопротивляйся до конца, но если ты расслабишься снова, знай, что бы ты ни говорила и ни делала, меня ничто не остановит.

— Только попробуй, негодяй, и я засуну твои яйца тебе в глотку.

Его ответом был стук двери. Она слышала, как он изрыгал проклятия, когда спускался по лестнице. Вытерев пот с нижней губы и лба, она смахнула слезу рукавом. Подойдя к окну, она выглянула во двор. Саваж выскочил из башни, пробежал по плитам и исчез в проломе развалившейся стены. Во время этого бегства его окликнул Иниго. Саваж разразился грязными ругательствами в его адрес, и тот так громко расхохотался, что эхо передавало его смех от башни к башне.

Теа вернулась к кровати и села. Она оставалась неподвижной несчетное количество времени, затем скользнула на колени. Скрестив руки, она принялась молиться.

— Боже милостивый, пусть он оставит меня в покое. Пусть он исчезнет или освободит меня. Не позволяй ему больше прикасаться ко мне, и самое главное, сделай так, чтобы я не жаждала этого. Я умоляю тебя, не разрешай ему дотрагиваться до меня снова.

Дерри карабкался по развалинам стен. Смех Иниго отдавался эхом в его ушах, в то время как он стремился установить расстояние между собой и Теей Хант. Он пробрался сквозь заросли платана и продолжал идти, пока не добрел до ручья. В этом месте берега расходились, образовывая широкую заводь, тенистую и гладкую, и потом суживались снова, и вода продолжала свой путь вниз по холму.

Старое бревно перекрывало ручей в начале заводи. Дерри взошел на него и уселся посередине, покачивая ногами. Он слышал, что его зовет Стабб, но не отвечал. Когда тот нашел его, Дерри сдирал кору с бревна и бросал ее в заводь.

Стабб подошел к кромке воды, засунул руки за пояс и спросил Дерри:

— Что она сказала? Она что-нибудь знает?

— Понятия не имею.

— Вы собирались расспросить ее о ключе к шифрам и проделках леди Хант.

Дерри метнул кусок коры в Стабба.

— Чтоб тебя сифилисом наградили! Не говори мне, что я должен делать. Клянусь распятием, ты становишься похожим на нее. Иметь дело с ней — все равно что танцевать Майский танец у лесного костра. Кровь Господня, я мечтаю положить ее на свое колено и хорошенько отхлестать ремнем. — Дерри перешагнул через бревно и взглянул на Стабба. — Она ничего не слушает, ее оскорбляют мои искренние побуждения.

Увидев, что Стабб ухмыляется, Дерри принялся нащупывать кинжал на поясе. Улыбка испарилась. Стабб скрылся за платаном.

— Но вы же собирались помириться с ней, — произнес он, захлебываясь от смеха. — Вы собирались все исправить, вы…

— Да сгниет твоя шкура. — Дерри соскочил с бревна и встал, смотря на Стабба. — Занимайся своими делами и не вмешивайся в мои.

— Меня она тоже не любит, — сказал Стабб. — Не выносит с тех пор, как я прикоснулся к ее глупой служанке. Чуть не оторвала мне уши, когда я однажды принес ей еду. Поэтому теперь ей прислуживает Иниго. Кажется, вы ей не более приятны, но вы сказали, что мы должны разузнать, что еще она может знать обо всем этом деле, прежде чем мы отвезем ее в Лондон.

Дерри прошел мимо Стабба.

— Да, я выясню это. Хотя общение с этой женщиной для меня, что кость в горле. Господи, дай терпения, чтобы вынести эту одержимую.

Он услышал, как Стабб хрюкнул, когда вступил опять в заросли платана.

— Возможно, она станет более сговорчивой, если вы разрешите ей ненадолго выйти из клетки. Иниго говорит, что у себя дома она очень любит бродить по лесам и полям. Любит растения, птичек, больше чем людей. Он говорит, она знает названия всех птиц в окрестностях.

— Изумительно. Вот пусть и говорит с этими охотниками за падалью, а не со мной.

Он углубился в лес в таком же отвратительном настроении, в каком и прибыл сюда, и задержался на опушке. Оглядев разрушенные стены, Воронью башню, покрытые лишайниками камни старых ворот, он ощутил себя пленником своего собственного тела.

Страстное желание пульсировало и кипело во всех мышцах. Он не мог отрешиться от этого. Тело не подчинялось, не успокаивалось, как это бывало прежде, при малейшем его усилии. Он мог только смотреть на башню, где находилась она, строить фантазии в жадном безумии, с которым он не мог совладать.