– Ну хорошо, а "снежный человек"?
– спросил Гордон, откидываясь в кресле.

Они покончили с обедом. На столе стояла ваза с фруктами.

– Попробуйте каждый день общаться с человеком, у которого нет чувства юмора, - горячо заговорил Горышев.
– Я в шутку сказал, что в снегу расцвела земляника. Он поверил. Я сострил про ноющие зубы, он стал писать диссертацию. Тогда с досады я выдумал историю со "снежным человеком".

Он взял яблоко и принялся грызть его.

Дубровский встал из-за стола и, не проронив ни слова, взялся за дело, от которого оторвался три часа назад. Он поднял с пола отвертку и, придвинув кресло к панели, принялся искать повреждение в блоке наружного канала.

Гордон изучающе глядел на Горышева.

– Жаль, - сказал он после паузы, - что вам не придется работать на Луне.

Подвижное лицо того выразило удивление.

– Почему?

– А вы смогли бы вдвоем с Дубровским дежурить год?

– Нет, - вырвалось у Горышева.
– И я заявляю самоотвод, - сказал он более спокойно.
– Ведь пары можно подбирать в разных комбинациях, разъяснил он.
– И есть станции, где дежурят по шесть человек.

– И на каждое место - три кандидата!
– воскликнул Кашкин.
– Кажется, я начинаю понимать, для чего нас сюда присылают!

Горышев улыбнулся.

– Если вы имеете в виду совместимость характеров, - протянул он, то... в конце концов чувство юмора...

Гордон резко остановил его.

– Я тоже не лишен чувства юмора, - заявил он.
– Но с вами я не стал бы дежурить.

Кашкин после небольшого раздумья присоединился.

– Я, пожалуй, тоже. Хотя характер у меня легкий. Даже с налетом легкомыслия.

Горышев испытующе поглядел на друзей.

– Три человека - три несовместимости, - подытожил Гордон.

– Достаточно, чтобы вылететь из кандидатов, - резюмировал Кашкин.

– Вы шутите?
– воскликнул Горышев.

Он вдруг повеселел.

– Люблю парней с юмором.

Гордон сказал Кашкину, как если бы Горышева не было:

– Тебе не кажется, что его следует оставить на Земле из чисто научных соображений? Ведь это же просто феномен. Я не так уж сильно разбираюсь в лавинах, ультразвуках и симпатической нервной системе, но что все эти совпадения не случайны, совершенно очевидно.

– Еще бы!
– немедленно откликнулся Кашкин.
– Три попадания из трех возможных! Какой прибор даст на первых порах такую стопроцентную точность! Приклеить миниатюрные датчики - и, пожалуйста, готовый лавиноскоп. Что там Дубровский с его опытами!

– Готово, - сказал Дубровский, захлопывая дверцу панели.
– Так какой опыт собирается поставить на себе Горышев?

– Чудо!
– воскликнул Горышев.
– Свершилось! Вы свидетели. Дубровский произнес первую остроту. За месяц. А может быть, первую в жизни. Занесем в протокол.

– Почему острота?
– удивился Дубровский.
– Я говорю серьезно.

– О боги! Есть отчего заныть зубам, - простонал Горышев. С видом мученика он замотал головой.

– Что, следует ждать лавины?
– осведомился Кашкин.

И тут же послышался свист. Затем донесся шум, как от далекого поезда, и звук удара.

– Наружный канал действует, - удовлетворенно сказал Дубровский. Лавиноскоп сработал.

– Горышев тоже, - в тон ему заметил Кашкин.

– Горышев среагировал раньше, - уточнил Гордон.
– Так и занесем в протокол.

Что-то в тоне Гордона насторожило Горышева. Тот был слишком серьезен.

– Вы этого не сделаете?

Горышев с тревогой и надеждой смотрел на Кашкина и Гордона.

– Почему же?
– сухо сказал Гордон.
– Мы обязаны эти сделать. Наука не может проходить мимо таких фактов.

– В конце концов, это не по-товарищески, - лицо Горышева искривилось.

– А вы можете судить, что такое по-товарищески, а что нет?
– сказал Гордон.
– Вы даже не заметили, что сейчас происходит товарищеский суд. Ваши товарищи, ваши коллеги выносят свое суждение о вас. Двое уже проголосовали "против".

У Горышева сделалось удивленное лицо.

– По отношению к кому я поступил не по-товарищески?

– К Дубровскому.

– Я?!
– Горышев широко раскрыл глаза.
– Я полез смотреть лавиноскоп только для того, чтобы обрадовать его. И меня засыпало лавиной. Не откопай вы меня в последний момент, не было бы кого судить сейчас.

– Это разные вещи, - сказал Гордон.
– Я имею в виду историю со "снежным человеком".

Горышев все еще ничего не понимал:

– Обыкновенный розыгрыш. Занятие скульптурой - мое увлечение. Я потратил неделю: мне хотелось произвести полный эффект. Он все сорвал, сказав, чтобы я сам сообщил на Землю о своей находке.