Сделав такое наблюдение, граф глазами зеваки рассеянно понаблюдал за размещением морской пехоты. Два взвода, громыхая сходнями, устремились на «Победослав», третий взвод заколыхал щетиной штыков и потек к «Чухонцу». На поясах бездельников-головорезов устрашающе покачивались, цокаясь друг о друга, любимые Розеном ручные гранаты.

В половине седьмого прибыли Еропка, Нил и багаж. Первый был не в духе, второй все еще продолжал дивиться, а третий не только избежал усушки и утруски, но даже пополнился «Одиссеей» в дорогом иллюстрированном издании. Будущий читатель шедевра, созданного греческим слепцом, здраво рассудил, что барин не обеднеет, а хорошая картинка в книге скрасит постижение любой галиматьи.

Но только когда барин показал предназначенную Еропке и Нилу тесную каюту, до слуги наконец дошел весь трагизм ситуации. Что «Одиссея»! Подумаешь – странствия какого-то грека, который к тому же давно помер! Своя рубаха ближе к телу, чем его хламида.

– Так мы что же – идем в плавание??!

– А ты думал куда? – попыхивая папироской, сказал граф.

Еропка выглядел как висельник, влекомый на эшафот.

– Далеко ли?

– В Японию. Не слыхал? Есть такая страна на краю света.

Еропка издал сиплый звук, как будто пониже его бороды уже затянулась тугая петля.

– Барин, да как же это?! – возопил он, едва придя в себя. – Да рази ж можно так сразу, не предупредимши?..

– Долг службы, – сказал граф. – А ты чего раскукарекался? Не нравится – получай расчет, и чтобы я тебя больше не видел.

На глаза слуги навернулись слезы.

– Жестокий вы человек, барин, – молвил он. – А только мне все едино. Куда вы, туда и я. Прикажете распаковать вещи?

– Да, только быстро.

В восемь часов, когда процесс распаковки вещей еще не был завершен, прибыл жандармский ротмистр с большим опечатанным портфелем. Приняв портфель под расписку, Лопухин сейчас же унес его в свою каюту, отослал Еропку, заперся на ключ, тщательно занавесил иллюминатор и углубился в изучение содержащихся в портфеле бумаг.

В девять часов четверо грузчиков с натужным пыхтением проволокли по сходням небольшой, приземистый, явно очень тяжелый несгораемый шкап, и вахтенный офицер не стал интересоваться, кому предназначен сей предмет мебели, – ясно было и так.

В половине десятого прибыл еще один курьер, привез объемистый пакет и долго в каюте графа не задержался.

После десяти часов вечера на борту сделалось людно, запахло перегаром. Виртуозно ругался вахтенный начальник, вызывая сдержанное одобрение матросов и краску на лицах юных гардемаринов. Команда погуляла на берегу в целом культурно: ни сильно пьяных, ни сильно битых. Лишь одного кочегара, принесенного товарищами совсем сомлевшим, отливали водой на баке. К носам двух опоздавших боцман Зорич поднес громаднейший кулачище и доложил вахтенному начальнику их фамилии.

Тот только рукой махнул:

– Что мне опоздавшие! С часу на час ожидаем самого Михаила Константиновича, а тут, извольте любоваться, этакая банда! Распорядитесь-ка, голубчик: кто навеселе – тем сейчас же спать до протрезвления. После с ними разберемся. А то учует его высочество этакий дух…

– Ему понравится, – весело предположил кто-то из матросов.

– Кто сказал?! – вскинулся вахтенный начальник, но за громовым хохотом услышан не был. Покривил губы, покусал ус, рассмеялся сам.

– Всем, кроме вахтенных, отбой! Позовите Аврамова, пусть даст нашатыря этому папуасу… Позор! Моряк, а пить не умеет…

На том и кончился день. Какое-то время горел свет в кают-компании, но потом погас и он. Лишь в каюте, занятой чиновником Третьего отделения, о чьей таинственной персоне уже успели распространиться слухи, долго не ложились спать, и лучик света от масляной лампы, пробившись сквозь занавеску, падал в зябкую черноту Финского залива и плясал на мелкой зыби.

Кто-то поцарапал дверь. Донесся приглушенный шепот: «Барин, а барин…» Лопухин открыл глаза и рывком сел на койке.

Отдернул занавеску.

Судя по скудному свету, пробивавшемуся извне, рассвет уже наступил, обещая петербуржцам серый день с моросью из низкого неба – такой день, что лучше бы и не надо. Лопухин прекрасно знал, что именно в такие дни полицейские сводки пестрят сообщениями о кошмарных убийствах, совершенных «просто так», без внятных мотивов.

Не повезло столичным жителям с климатом. Ступил однажды Петр Великий на зыбкий бережок, забрел в болото, топнул ботфортом, распугал лягушек и повелел строить здесь.