Что?.. Коллекция коньяков? И ее в топку? Ха-ха. Ну конечно же! Разрешаю. Это будет номер! Помогите мне кто-нибудь встать, я хочу это видеть…

Никто не помог. Морпехи уволокли и сундуки, и инкрустированные дрова, позорно бросив цесаревича на кушетке. Из всей мебели уцелели кушетка и столик с недопитой бутылкой. Ограбленная каюта казалась непомерно большой. Среди валяющихся повсюду предметов гардероба, разлетевшихся бумаг и всякого неопознанного мусора застыл немым изваянием уязвленный в самое сердце Карп Карпович. Казалось, старик сейчас разрыдается либо застрелится. Любой слуга, вынужденный служить в таких условиях, немедленно подал бы в отставку – но только не слуга августейшей особы!

На сочувствие этой особы рассчитывать не приходилось. Вращая нетрезвым глазом, Михаил Константинович немедленно помешал дворецкому изображать памятник Вселенской Скорби:

– Ты… это… Сом Налимыч… Поди узнай, куда все подевались.

Дворецкий вздохнул.

– Слушаюсь. А только незачем узнавать, когда я и так знаю. – От огорчения Карп Карпович начисто утратил почтительность. – В кочегарке они. Мебель нашу в топках жгут, варвары.

– Да? А я тогда почему не с ними? Ты это… давай не стой. Давай-ка проводи меня…

Дворецкий всплеснул бы руками, не мешай ему шкатулка.

– Куда, ваше императорское высочество? Там, говорят, котлы вот-вот взорвутся! Хоть убивайте – сам не пойду и вас никуда не пущу! Бой идет еще, «Чухонец» потонул! Говорят, граф Лопухин убит! Коньячку лучше выпейте, ваше императорское высочество. Право слово, выпейте. Уснуть бы вам, да вот беда: спать придется на кушетке. Нет у вас теперь кровати – и вашему императорскому высочеству неудобство, и мне, старику, позор…

Карп Карпович сморгнул слезу. Разумеется, он ни единым словом не упомянул о том, что ему, как равно и камердинеру, отныне придется спать на полу, поскольку в каюте слуг «варвары» похозяйничали куда более решительно.

А кушетка коротка. Императорскому высочеству придется поджимать ноги. Дворецкий испытывал нестерпимый стыд.

Одно было хорошо: цесаревич внял совету. Выкушав напоследок еще рюмочку коньяка, заботливо налитую ему явившимся на зов дворецкого – вечно он не там, где надо! – бледно-зеленым камердинером с повязкой на лбу, он запротестовал было и замотал головой, но почти сразу уронил голову и начал валиться набок. Через минуту он уже спал на кушетке, заботливо накрытый пледом, и, наверное, видел во сне полыхающие в адском пламени топки позолоченные завитушки мебели стиля рококо, бьющие в огонь из брандспойтов толстые коньячные струи, а может быть, и графа Лопухина, горящего неохотно, с чадом и ядовитым – непременно ядовитым – дымом.

Поделом ему, картежному шулеру!

Никаких брандспойтов для коньяка на «Победославе», конечно же, не имелось. Отбивая горлышки бутылок, матросы сливали в ведра янтарную жидкость. Время от времени тот или иной облитый водой кочегар подкрадывался с ведром к самой заслонке, та по команде открывалась, и меткий швырок отправлял жидкое топливо в огненную преисподнюю. Кочегар отскакивал, громыхая ведром. В топке выло синее пламя. Никто не обращал внимания ни на сгоревшие брови, ни на волдыри.

Сгорала драгоценная коллекция. Огонь с одинаковой охотой пожирал «Мартель» сорокалетней выдержки и притворяющийся благородным напитком дешевый бренди с клопиным запахом. Огонь, как грубый пьяница, понимал лишь крепость напитка.

Жара и чад становились невыносимы. Даже теплолюбивый лейтенант Канчеялов страстно желал очутиться сейчас где-нибудь на льдине.

Один кочегар со звериным рычанием кинулся к коньячному ведру и, расплескивая содержимое, рискуя захлебнуться, принялся пить. Безумца били по голове, пинали под ребра и лишь с большим трудом оттащили от ведра за ноги. С трудом и не сразу прекратив избиение, Канчеялов приказал окатить болвана водой и вывести наверх проветриться.

Стоя на мостике, Пыхачев наблюдал за преследователями в бинокль.

– Отстают ведь? Отстают? – выдохнул неслышно возникший рядом Враницкий.

– Во всяком случае, до нас они уже не достреливают.

Как бы в подтверждение слов каперанга кабельтовых в трех за кормой «Победослава» вырос и рассыпался столб воды.

– Что у Канчеялова, Павел Васильевич?

– Дожигаем последнее топливо, Леонтий Порфирьевич. Ломаем переборки. Я приказал начинать жечь дрянной уголь. Все равно топить больше нечем.

– Хорошо. Еще что-нибудь?

– Вода в льялах поднялась на три дюйма. По-видимому, от попаданий расшатался корпус.

– Откачивать!

– Вручную?

– Разумеется. Вы еще спрашиваете! Всю энергию котлов – на вал.

– Слушаюсь.

Козырнув, Враницкий так и замер с ладонью у виска. То, что он увидел, так потрясло обычно немногословного и даже угрюмого старшего офицера, что он, забыв обо всем на свете, воскликнул:

– Леонтий Порфирьевич, да ведь они отворачивают! Отворачивают!