– Пшли!
– крикнул он городовым.

Дать

ВАВИЧ сидел и слышал только, как шумела кровь в ушах и билась жила о крючок воротника. Дверь взвизгнула, шлепнула, он не глянул и все еще давил кулаком в бумагу, потной горячей рукой. И только на шаги за барьером оглянулся Виктор. Все еще с яростью в глазах глянул на старого надзирателя Воронина. Воронин устало сел и брякнул шашкой, жидкой, обмызганной.

– Фу, туды его бабушку!
– Воронин тер рукавом шинели лысый лоб, а шапка слезла за жирный затылок. Он повесил локти на спинки стульев и мотал круглой головой с сивыми усами.
– Нынче дома спать не будем!
– и дохнул в пол, как корова.
– Не-е, голубчики, не будем.

Виктор осторожно положил ручку за чернильницу и сказал сиплым шепотом:

– Военное положение?

– Да, да... дурацкое положение, сукиного сына, - мотал головой Воронин, - расходилось, размоталось, и черно, черно, сукиного сына... от народу черно... чернота, сукиного сына, на улице. И одернуть некому, руки нет, - и Воронин помял в кулаке воздух, - и телеграммы не подать. Побесилось все... и грязь, сукиного сына, - и Воронин выставил из-под стула забрызганное грязью голенище.

И вдруг резко затрещал звонок телефона. Вавич вскочил, Воронин поправил фуражку.

– Слушаю, Московский!

И вот из трубки забил в ухо резкий, как скрежет, голос: убили городового на Второй Слободской. Немедля послать наряд, двадцать человек из резерва, к месту. По постам приказ - с девяти чтоб никого на улицах, кто приблизится - палить без окрика. И патруль с винтовками, и меньше пяти не посылать! Для охраны участка...

Вавич не расслышал густого голоса за треском трубки.

– Что-с?

– Слушать!
– загремело в трубке.
– Для охраны придет полурота, разместить; кухню во дворе, командира в кабинете пристава.

Теперь только Вавич узнал голос помощника пристава и в уме увидел черные деревянные усы и крепкий черный взгляд.

– Слушаю!
– крикнул Вавич.

– Что? Сам?
– вскинулся Воронин.

– Помощник, - сказал Виктор и перевел дух.

– Он дельный, дельный. Что там?

– Городового убили на Слободке, и чтоб после девяти стрелять без окрика, если кто будет приближаться.

– Царство небесное!
– снял Воронин картуз и боязливой рукой перекрестился.
– Вот сукиного сына!
– сказал злобно Воронин, глазки белесые ушли за брови, и он оглядел пронзительно всю канцелярию.
– Ах так, распротуды вашу бабушку, - он хлестнул свистком на цепочке по шинели, - так вы, туды вашу в кости.

– Старшого сюда!
– городовой высунулся в двери, коротко свистнул и крикнул тревожным басом: - Старшого в момент!

– А тут привели одного, вертлявый глист, - сердито, торопливо говорил Вавич.

– Ну!
– Воронин глядел в двери.

– И он тут фофаном и потом к телефону и назвонил в жандармское, чтоб отпустить... и еще одного, чтоб с ним, что бежал, сукин сын...

– Ну!
– Воронин стукал свистком по барьеру.

– Так я прямо морду хотел ему...

– Чего ж смотрел?
– вдруг обернулся и рявкнул Воронин.
– Такого б ему телефона дал, чтоб зубов тут до вечера не собрал. Сволочь эту теперь в морду и в подвал! Путается, кляуза собачья, тут промеж ног, распрона...

Воронин не договорил и выскочил навстречу старшему городовому. Тот грузной горой стоял и сипло дышал от спеху.

– Пошли патрулем двадцать с винтовками, чтоб по всем постам сказать стрелять, кто сунется, к чертовой бабушке, - кричал ему вверх в лицо Воронин, - городового убили, на посту застрелили, сукины сыны, из-за угла прохвосты, из-под забора, в смерть - кости бабушку... Бей в дрезину теперь, где заметил - бей! К черту мандраже, разговорчики... пока они тебе пулю, так ты им три! Понял?

Городовой одобрительно и серьезно кивал головой.

– Марш!
– гаркнул Воронин. Он покраснел, и усы висели криво, как чужие. Он перевел выпученные глаза на Вавича: - Сколько часов? Полвосьмого? Стой! К девяти всех уберем. Как метелкой, как ш-ш-шчет-кой, во! Чтоб как на погосте.

А за окном уж гудели голоса, тупо стукали в грязь ноги, и вдруг замерло, и "марш!" басом на всю улицу - и рухнул разом тяжелый шаг.

Кого-то толкали в калитку участка, и шипела глухая брань. Воронин подбежал к окну, отдернул форточку и крикнул, срывая голос:

– Дать! Дать! Дай ему в мою голову!

Вавич распахнул дверь, сбежал с лестницы и крикнул с крыльца:

– Дать, дать!

Но калитка уж захлопнулась, и только из-за ворот были слышны глухие удары и вой, вой не человечий, собачий лай и визг.

Виктор бегом через две ступеньки пустился назад в канцелярию. Воронин стоял у дверей.

– Шляпой, шля-пой не быть! Во!
– и он потянул что-то правой рукой из левого рукава шинели.
– Во!
– он тряс в воздухе аршинным проволочным канатом, с гладко заделанным узлом на конце.
– Этим вот живилом воров доводил до разговора - во!
– И канат вздрогнул в воздухе гибкой судорогой.
– Теперь и они узнают - револьверщики. Человек за шестнадцать рублей жизнь свою... жиденок какой-нибудь из-за угла, чертово коренье!
– и Воронин рванул дверью.