– Ты чего так смотришь? Кошу немного... Это он давил мне глаза... еще лучше стал видеть.
– Алешка отвернулся.
– Ну, получите же!

Дверь в бильярдную хлопнула, табачный дым метнулся к окну.

– Человек!
– крикнул Алешка.

– Не спешите.

Санька дернулся на этот ровный голос.

Кнэк снял шляпу и без шляпы пожимал руки Саньке, Алешке.

– Я передал!
– сказал Санька, стоя, и чуть покраснел.

– Очень благодарен, - и Кнэк слегка шаркнул и надел шляпу на точный блестящий пробор.

– Садитесь, садитесь!

– Нет, мне надо. Серьезно.
– Санька чувствовал, что совсем покраснел. Он выдернул часы.
– Правда, опоздал.
– И стал протискиваться к дверям.

Веселый воздух обхватил Саньку на улице, и солнце вспышками освещало людей, и блестела мокрая панель, и мальчишки с листками по мостовой наперегонки, и вон все хватают, наспех платят.

– Экстренное приложенье!
– звонкой нотой пел мальчишка.

Санька совал пятак и уж видел крупные буквы:

ДЕРЗКОЕ ОГРАБЛЕНИЕ АЗОВСКО-ДОНСКОГО БАНКА".

И потом жирно цифра - 175 тысяч.

Санька сложил листок, страшно было читать тут, поблизости бильярдной. Санька шел, и дыхание сбивалось, и слышал сзади, сбоку: "и никого, вообразите, не поймали..." "Прожгли автогеном. Прямо американцы!" - и не мог понять: радость бьется в голосах? И все чудился за спиной этот второй этаж, и в дыму у бильярдов сидят вот эти люди. И слушают, как все говорят. Наверно, сейчас в бильярдной все читают. Санька запрятал листок в карман. Дома он заперся у себя в комнате и пять раз, задыхаясь, прочел "Экстренное приложение".

За обедом отец сказал:

– Да! Несомненно, не жулики. Это бесспорно. Потом поглядел на Саньку, на Анну Григорьевну, выпрямился на стуле:

– Теперь вот вопрос: мне!
– и Тиктин ударил гулко горстью в грудь. Мне - стрелять или не стрелять?

Анна Григорьевна смотрела во все глаза на мужа.

– Да-да! Вот явятся ко мне в банк, в масках - руки вверх! У меня револьвер на конторке. Да-да!
– почти крикнул Андрей Степанович.
– Это распоряжение, всем выдали! Так вот - в кого я стреляю? Может быть, в такого же вот, как он, - и Андрей Степанович, весь красный, ткнул через стол рукой на Саньку и держал так секунду.

– Да, во всяком случае...
– начала Анна Григорьевна.

– Нет, нет, нет!
– затряс головой Андрей Степанович.
– Тут абсолютно ничего знать нельзя, - и он наклонился к тарелке.
– Абсолютно!.. абсолютно!
– притаптывал голосом Тиктин, хотя никто не возражал.
– Абсолютно!

Наденька шла, запыхавшись, по мосткам, соскочила для скорости, чтоб не мешали встречные, спотыкалась, не чуяла, как устали, как сбиваются ноги. Вот сейчас, сейчас - дома ли только. Ох, коли б дома.

– Филя, Филенька!
– шептала Надя.
– И пусть пьяный, пусть какой угодно, ругательный пусть, приду и сразу обойму, обойму со всей силы, - и подымались, дергались локти под шалью.
– Как говорил-то: один, говорил, пойду от себя прямо к грузчикам, пусть убьют, буду говорить.
– И вспоминался, как стоял боком, и голову зло завернул, и кулаком по стулу, по спинке, по ребру, больно.
– Филенька!
– дохнула на ходу Надя. Она от калитки перебежала двор. Дверь была не заперта. Коридор упористо заслоняла Аннушка.

– Явилася!
– шепотом выцедила Аннушка. Никогда с Наденькой не говорила.
– Сгубила и явилася!

У Нади колом стало дыхание и глаза похолодели. Стояла, глядела на Аннушку. Аннушка покачивала головой, руки под фартуком.

– Ступай, полюбуйся-ка!
– и Аннушка отступила к кухне.

Наденька не помнила; будто одним шагом пролетела коридор. Толкнула дверь. Какой-то непонятный человек, приземистый, серый, поднимался тихо со стула, голова в плечи, и смотрит - нацеливается, - Наденька раскрытыми глазами глядела на него миг, как на Филиппа - в кого он обратился?
– и вдруг дернулась назад.

– Э! Стойте, стойте! Куда? Мадамочка! Надя рванулась в коридор. На месте Аннушки темной тушей стоял городовой.

Наденька прислонилась к стене, закрыла лицо руками.

Попахивает

БЫЛ день рождения Варвары Андреевны. Виктор в двенадцать часов позвонил у дверей. Горничная взяла визитную карточку, а Виктор стоял в прихожей, прижимал к шинели укутанную в бумаги корзинку цветов - за три дня заказал в цветочном магазине.

"Выйдет? Не выйдет?" - гадал, прислушивался Виктор.