– А-а, - встал навстречу Карналю, - девчата все-таки пришли к старику? Ну, здоров, здоров, академик! Все вы стали академиками без Деда - и ты, и Глушков, и Ляшко. А от математики все равно не убежите никуда. Да это, пожалуй, только вы и ускользнули, а так все - Дедовы ученики. Сколько тысяч докторов и кандидатов разлетелось по всему Союзу...

– Как пчелы?
– попытался угадать Карналь.

– Не угадал. Как что?

– Как ласточки?

– Ну, недогадливые девчата! Как что?

– Как орлы?

– Вот! Орлы! А ты - пчелы. Садись вон там. Убери книжку и садись. Говорят, стрижешь баранов?

– Как придется.

– А я с аспирантами. Отучиваю от поросячьего мышления. Ох и девчата! Ты ведь по делу?

– Без дела не отважился бы.

– А просто навестить Деда не можете? Заакадемились! Какое же дело?

– Диссертация Кучмиенко у вас?

– Есть.

– Как она?

– Обречена на защиту.

– Дед, вы серьезно?

– Сами же породили эту математизацию.

– Но без глобального подхода. Ну что это за математизация мира?

– Разве я знаю? Я старый дед. Может, это по Стеклову, который говорил, что истины должны быть математически сформулированы в мире.

– Истины же, а не мир. И потом: сформулированы. А у Кучмиенко хоть одна истина сформулирована им самим?

– Да что вы, девчата? Еще вам Дед станет читать все ваши диссертации! Тот написал, рецензенты похвалили, оппоненты готовы поддержать, ученый совет проголосует, а я подпишу.

– Что подпишете, Дед? Формулу теплой земли под ногами? Человеческой боли? Печали или несчастья? Формулу зла? Может такое быть?

– Да разве я знаю? Все рецензии справные. Большинство твой Кучмиенко себе обеспечил. Теперь обречен на защиту, хоть ты его режь.

– У древних существовало правило, что даже решение, принятое большинством голосов, обязательно лишь тогда, когда нет возражений со стороны богов или героев.

– Так ты возражаешь?

– Принес официальный отзыв.

– Ага. Ну, так. Кем же тебя? Героем или богом? Ну, пусть ты герой. А бог?

– Бог - Глушков.

– Так Глушков же тебе не напишет. Он Деда забыл до нитки.

– Напишет и он. Не может мириться с профанацией науки. Поеду к нему!

– Уже и ехать! Так, может, его в Киеве нет?

– Найду!

– А он тебя ищет. Написал такое, как и ты, сам принес и допытывался, где ты и знаешь ли. А ты молчишь, так я сказал...

– Что вы сказали, Дед?

– Да ничего и не сказал. Защита уже назначена. В газетах было. День и место. Оппонент.

– Кто оппонент?

– Да хороший человек, только робкий. То Кучмиенко твоего испугался, а теперь узнает, что бог и герой против, так испугается вас. Ну, он знает, как уклониться. Скажет: болен. А я?

– Отмените защиту.

– А как?

– Диссертация не представляет собой никакой научной ценности. Не имеет ничего общего с наукой.

Дед попытался еще схитрить:

– Так, может, ты позвонишь оппоненту? Хороший же человек.

– Вы и позвоните, Дед. И то сейчас, пока я здесь.

– Да ты что! Глушков - и тот не домогался.

– А я домогаюсь! Подать вам телефон?

– Какой ты добрый! Не видишь: сам дотянусь. Руки длиннее, чем у вас, девчата...

Дед, кашляя, отчаянно пыхтя трубкой, говорил по телефону долго и хитро, но сказал все, что нужно было сказать, положил трубку, развел руками. Сделал, что мог. Карналь поднялся.

– Спасибо, Дед.

– Уже и убегаешь?

– Еще есть дела. Надо на работу. Сегодня не был.

Дед придержал его у двери кабинета, хитро прищурился:

– А можешь сказать, девчата, что хуже всего в науке?

– Хуже всего? Что же?

– То, что ее нельзя делать без ученых. Многие пробуют, а оно не выходит!

Дед не то закашлялся, не то засмеялся хитро, маскируясь дымом и кашлем, и ласково вытолкал Карналя за плечи.

– Лети, кибернетик. Кто дрожит, перепуганный делами своими?

От Деда Карналь не поехал на работу, а позвонил в институт Людмиле. Она ушла домой. Тогда он попросил Мастроянни отвезти его на Русановку. Все должен был сделать еще сегодня, без откладываний и колебаний. Полтора дня лесного одиночества и молчания показались ему целой вечностью. Страшно было подумать, сколько накопилось неотложных разговоров, от которых зависела вся его жизнь! Невольно вспомнился один из шутливых афоризмов академика Карналя, придуманный остряками сороковой субботы: "Все, что должно быть выполнено, выполнить! Все, что должно быть перевыполнено, перевыполнить! Все, что должно формализоваться, формализовать! Все, что должно реализоваться, реализовать! Все, что должно защититься, защитить!" А как защититься от жизни? От ее требований и нужд! И можно ли, да и нужно ли?