— Ты чего?

— Щекотно.

— Значит, живое ты можешь, — задумчиво констатировал Максим. — Давай-ка отойдем… Эй, младшие, поиграйте пока без дяди Матвея. Пять минут. Значит, живое можешь… Она настоящая? Не умрет через пять минут?

— Нет, если стриж не съест.

— А если съест, то, надо думать, не отравится. Ладно, верю. Убедился. А как насчет себе подобных? Извини, я просто обязан задать тебе вопрос: ты можешь размножаться?

В ответ May пожал плечами совершенно по-человечески:

— Вы же можете…

— Гм. Да, конечно. Но у нас это происходит иначе.

— Я знаю. Что ж, каждое существо чем-то отличается от других. Это нормально. И, наверное, у каждого способа размножения есть свои преимущества.

— Бесспорно. — Максим ошарашенно почесал в затылке. — Ну и в чем же преимущества твоего способа?

— В полном контроле над процессом. Была бы пища, а уж что с нею делать, я решаю сам. Например, я мог бы съесть вашу Луну, а затем разделиться на миллиарды идентичных или не очень идентичных особей. А мог бы остаться единым организмом размером с естественный спутник вашей планеты. Правда, это довольно утомительно. Мог бы разделиться на две части, как делятся ваши амебы. Мог бы на три, на четыре и так далее. А мог бы сбросить излишек материи мертвым грузом, без размножения Естественно, с дефицитом массы. Я слышал, люди знают: любой процесс требует затрат энергии.

— Что? Ты мог бы съесть Луну?!

— Только в случае крайней необходимости. Она невкусная, я пробовал. Кроме того, повышенная собственная гравитация доставит неудобство моим внутренним частям.

— И мог бы разделиться на миллиард организмов?

— Господь велел делиться, как я слыхал. Но почему-то вашем мире его слушаются лишь амебы да инфузории.

— Он это говорил в другом смысле.

— В самом деле? Ладно, допустим. Но я мог бы. Конечно, я не стану этого делать. Съесть астероид, грозящий столкновением с вашей планетой, — иной разговор. Почему-то вы, люди, очень боитесь этих астероидов. Придумали даже специальный астероидный патруль, чтобы вовремя раздробить на куски несчастное небесное тело. Оставьте; не стоит оно того. И потом: стоит ли защищаться от удара ценой загрязнения околоземного пространства радионуклидами, которых вы тоже боитесь? Не понимаю. Вы вообще очень странные существа.

— Вы тоже. Даже если оставить в покое ваш способ питания… Кстати, чем ты питался, когда летел в одиночестве в космосе? Извини, это я напоследок, больше не буду.

— Межзвездной пылью, а затем межпланетной. Межпланетной пыли больше, чем межзвездной, но все равно я здорово проголодался и почти утратил способность к самостоятельному движению. Твой корабль подвернулся мне очень вовремя, спасибо.

— Пожалуйста. Но ты не ответил: ты в самом деле Мог бы размножиться на сколько угодно частей? И что, все они будут независимыми особями?

— Конечно. Но для размножения нам нужна веская причина, и этим мы отличаемся от вас, людей.

— Вообще-то нам для размножения тоже нужна веская причина, — проворчал Максим, почуявший в словах May высокомерную шпильку. — Например, желание иметь потомство — более чем достаточная причина Будешь спорить? Кроме того, в процессе нашего размножения присутствуют определенные приятные моменты…

— А основу этого желания и приятных моментов надо искать в законах земной биологии, — безжалостно перебил серпентиец. — Нет, у моего народа не так. Мы размножаемся, когда этого требуют внешние обстоятельства или наша сознательная воля. Например, лучший способ собрать информацию о незнакомом месте — это разделиться на тысячу-другую организмов, дать каждому отдельное задание по сбору сведений, а затем собраться воедино с целью их обработки и принятия решения.

Максим поскреб в затылке.

— Что-то я не пойму… Вновь собраться, говоришь? Воедино? Снова в один организм?

— В один сложный организм.

— Да хоть сверхсложный! Ну и какое же это, к шуту, размножение?

— Обыкновенное. Я ведь сказал: сложный организм Это не то, что я. Это новый уровень. Ну, скажем, как муравейник или рой пчел по сравнению с отдельным насекомым. Хотя аналогия тут очень поверхностная. Важно то, что каждая субособь внутри сложного организма участвует в выработке общего решения.

— Голосование устраиваете, что ли?

По отвращению и ужасу на лице May только слепой не догадался бы, что думает серпентиец о человеческом обыкновении приходить к общему знаменателю путем демократических процедур.

— Разумеется, нет! Вырабатывается одно решение, одно на всех, и вырабатывается всеми. Если кто-то не согласен, значит, он имеет на то причину. Таковая причина всегда зиждется на информации, имеющейся у данного индивидуума, на той информации, которую остальные субособи почему-либо не сумели воспринять сразу Тогда происходит ознакомление всех субособей с данной информацией и повторная выработка решения. На практике это случается редко и занимает секунды. Наконец, бывают ситуации, требующие решения всего моего народа; в таких случаях сложные организмы и отдельные особи выстраиваются в пространстве в единый надорганизм — нитчатый, ячеистый, спиральный и так далее. Есть целая наука о построении оптимальной топологии надорганизма в зависимости от характера обсуждаемой проблемы. Нельзя лишь строить шаровую структуру — ведь суммарная масса моего народа превосходит массу вашей звезды, а мы не настолько неуязвимы, чтобы выдерживать соответствующие значения температур и давлений…

— Ну а если все же одна какая-нибудь ненормальная субособь не согласится с общим решением? — настаивал Максим. — Если она все-таки останется при своем мнении? Тогда как? Ей — или им — приходится подчиняться большинству? Или, может, старейшинам? Не хочешь же ты сказать, что у вас не бывает оппозиции?

— Именно это я и хочу сказать, — отрезал May

— Но послушай, ведь гак не бывает…

May тяжело вздохнул. Совсем по-человечески.

— Иногда — да. Очень редко. Ты верно заметил: только ненормальная субособь может возразить против оптимального решения. И у нас случаются дефекты… Или болезни. У нас нет ни микробов, ни вирусов, наши болезни чисто информационные. Время лечит. Но дефект одного — трагедия для всего моего народа. Не надо улыбаться, это правда. Мы отличаемся от вас уже тем, что в наших средствах коммуникации нет места недоговоренностям и эвфемизмам. Трагедия есть трагедия, мы все ее чувствуем. Странно и дико даже помыслить о принуждении. И все же… словом, изредка применяется специальная процедура.