— А ты уже когда-нибудь бывала в Элевсине? — осторожно спросила Дафна.

По лицу Мегары проскользнула легкая улыбка. Она закрыла глаза и откинула голову, так что ее красивые рыжие волосы волной легли ей на спину.

— Это было десять лет назад, — вздохьут-, сказала она. — Я была такой же юной и привлекательной, как ты, и меня переполняло чувство ожидания и перемен. Я тоже считалась тогда самой красивой гетерой, и меня выбрали для мистерий. Мне сказали, что я буду служить Деметре и Персефоне в их святилище. В мыслях я уже представляла, как в белом одеянии войду вслед за толпой кротких жрецов в храм, где витает запах ладана, и буду произносить благочестивые молитвы. Но потом… — Мегара вдруг резко прервала свой рассказ.

— Что потом? — Дафна поднялась. — Рассказывай дальше! Что произошло потом?

Мегара покачала головой.

— Ничего! Считай, что я ничего не говорила и ничего больше не скажу.

— Тебе причиняли боль? Тебя насиловали?

Гетера упорно молчала. Она сняла с бедер длинное белое полотенце и вытерла им пот. Когда рабыни выливали на Дафну очередную порцию воды, от ее тела шел пар. Она смотрела на обнаженную Мегару и восхищалась ее тугими, полными грудями, тонкой талией и округлыми бедрами. Дафна протянула к ней руку и Сказала:

— Ты красивая, как Афродита. Ты красивее всех.

— Тсс! Не так громко! Если это услышит прекрасная Аттис, начнется гражданская война.

Дафна хихикнула.

— Аттис считает себя самой красивой, — продолжала Мегара. — Самая умная, возможно. Во всяком случае, она на равных дискутирует с великими учеными из философской школы. Но самая красивая? Я думаю, что государственные мужи любят Аттис именно за ее ум.

— Как ты считаешь, что афинские мужчины больше всего ценят в женщинах? — поинтересовалась Дафна и снова легла на белый мрамор.

Мегара рассмеялась.

— Это зависит от того, о каких женщинах ты говоришь. Поэт сказал, что наивысшими достоинствами женщины являются молчаливость, скромность и умение тихо вести домашнее хозяйство. Но это касается только домохозяек. Известно, что каждый знатный афинянин любит женщин с противоположными качествами: умных, умеющих поддерживать беседу, возбуждающих чувства — в общем, с которыми не стыдно показаться в обществе. Не правда ли, парадокс?

— Действительно. Но такое отношение мужчин не говорит об их благородстве.

— Благородство! — Мегара всплеснула руками. — Что такое благородство? Каждый видит в этом что-то свое, и чаще всего то, что выгодно ему самому. Посмотри, например, на Фемистокла и Аристида…

— Я не сомневаюсь в благородстве Аристида! — перебила ее Дафна.

— Ты не сомневаешься! — Мегара усмехнулась. — Тогда попробуй спросить Фемистокла насчет благородства его противника, и ты услышишь совсем другое мнение. Он назовет Аристида властолюбивым, самодовольным и мстительным.

— Он вырвал меня из когтей гоплитов и избавил от участи рабыни. Я называю это благородством!

— О Зевс! Твоими устами, Дафна, говорит неопытность. В свои четырнадцать лет ты еще многого не понимаешь. Только не думай, что Аристид привел тебя сюда из благородных побуждений!

— Ты… ты считаешь, что он… — Дафна запнулась, и Мегара кивнула, не сказав ни слова. — Но он же мне в деды годится! — поразилась девушка.

— Вот именно, — подтвердила Мегара. — Вот именно…

Они стояли перед алтарем двенадцати богов, прикованные друг к другу за запястья, в рваной одежде, со спутанными волосами и мрачными лицами: военнопленные персы. Их было несколько сотен, и их ждала горькая участь рабов. Афиняне насмехались над варварами, соединенными между собой цепями. А ведь всего лишь несколько дней назад одно упоминание о персах наводило на жителей столицы страх и ужас. Теперь их можно было покупать как рабочий скот за двести драхм. Но торговля шла медленно.

Афиняне больше интересовались захваченным оружием и утварью. Все было выставлено в длинный ряд: повозки, щиты, копья. Особенно большим спросом пользовались персидские луки и стрелы. Их надежность была известна всем.

— Кому нужен такой раб, — говорил Фемистокл своему другу и боевому товарищу Фриниху, указывая на пленных варваров. — Ведь ни один из них не говорит на нашем языке. Его можно только отлупить и выгнать на работу. Но он же не будет знать, что и как ему делать. — Фриних утвердительно кивнул.

— Господин! — раздался голос из ряда пленников. — Я говорю на вашем языке!

Фемистокл изумленно замолчал, перешагнул через выставленные щиты и подошел к варвару, высокому, худому мужчине, который серьезно смотрел на грека.

— Я Артанаменеш, толмач.

Фемистокл оглянулся на своего друга Фриниха, спокойно взиравшего на пленника. Потом подозвал одного из демосиев, общинных рабов, которые вели продажу, и объявил:

— Двести драхм за этого мужчину, от Фемистокла из филы Леонтис!