Жизнь Тимура показана в служении.

Что будет с Тимуром Дальше? Такого вопроса даже не возникает — он, конечно, погибнет от руки какого-нибудь маленького Берии.

Уже в чести маэстро, которые норовят все зачеркнуть, как делали это уже не раз, потому что их маэстрия убедительна лишь на пустом месте, как птичий щебет в развалинах храма: не нужно свою мысль увязывать с мировой и национальной культурой, не нужно искать взаимодействий, не нужно отягчаться параллелями и моралью, надо лишь декларировать крик, прозрение и эйфорию — свободу шума и кровопускания.

Из всех советский прозаиков я наиболее преклоняюсь перед Андреем Платоновым, но, увы, не он вел в бой сотни тысяч молодых солдат в Великую Отечественную, а Гайдар. Гайдар и сейчас направляет сердца молодых, он, а не общество здоровых, но милосердных. Уже давно действует тезис: "Добро должно быть с кулаками". Неправильно это. Нельзя противопоставлять кулакам зала кулаки добра. Когда добро наращивает кулаки, музеи скудеют, города охламляются, архитектура приобретает казарменный вид, подростки берут в руки ножи. Наказующим является государство с его судом, милицией, демократическим большинством. Даже Бог наказующ, но не добро. Даже Бог — но не добро.

Тут мы и приходим к понятию, которое сейчас беспрестанно трясут по телевидению (на митинги я не хожу), — нравственность. Какая нравственность? Коммунистическая, пролетарская, интеллигентская, комсомольская, пионерская, экспериментальная?

Приходится констатировать, что никакой спец. или соц. нравственности не бывает. Всякий опыт переоценки добра приводил правительства и народы к сокрушительным катаклизмам. Если мы причисляем себя к одной из трех суперкультур, в данном случае христианской суперкультуре, то и ценности у нас должны быть христианскими. Нравственность, на которой зиждилась наша мораль, прежде так и называлась — христианская. Именно к ней, независимо от наших взглядов на религию, нам и следует возвратиться.

Возвратить детях Христа.

Христос — это диалог.

Когда ребенок остается один, он беседует сам с собой и сам себе жалуется на одиночество. Когда ребенок оставался с Христом, он на одиночество и не жаловался, поскольку одиноким не был. И монолог его о несправедливостях мира, о родителях, которые сами смотрят мультики, а его уложили спать, становится беседой с равным и равно страдающим собеседником. Уважение — это равенство в диалоге. Ребенок, в основном, и вопросы задает взрослым, чтобы ощутить это самое равенство в диалоге.

— Господи, сделай так, чтобы государство наше наконец поняло, что эксперименты над душами детей — дело не менее преступное, чем эксперименты над их плотью. Господи, яви себя народу, — так я говорю, глядя на картину, как на икону. — Товарищ директор Русского музея, отдайте эту драгоценную раму в Эрмитаж, снимите кандалы с картины Иванова, даже если они так похожи на золотой оклад.

Пришел другой мой друг ясноглазый, Игорь Смольников, писатель и литературовед, тоже сел нога на ногу, прочитал мною написанное и говорит:

— Ты, — говорит, — путаешь что-то. По-моему, там, в Москве, в Третьяковской галерее висит в просторной зале картина Александра Иванова "Явление Христа народу". Там даже две подставочки сделаны, золоченые такие пилончики, чтобы не прогибался нижний брус рамы.

— Почему в Третьяковке? — спрашиваю. — Когда Иванов картину из Рима привез Третьяковки еще и в помине не было...

Но пилончики золотые я тоже помню. И внутри у меня холодеет. Действительно, в Третьяковке. В просторной зале... И мысль такая — грубая, как сосулька на водосточной трубе: "Если это просто склероз, то куда ни шло, но скорее всего — угасание в душе и в сердце национальной культуры. Забвение. Мрак..."

Всесоюзный Совет по детской литературе в Ленинграде не состоялся по лености нашей городской и писательской администрации, которая не выхлопотала ни гостиниц, ни автобусов, ни ресторана, где завтракать и обедать людям, ни даже зала, где произносить речи.

Речь моя оказалась непроизнесенной и чуть было не залегла в стол. Но! Тут мне предложили написать небольшое эссе о каком-нибудь шедевре русской живописи. Желательно на библейский сюжет.

— Хочется, знаете, чтобы наши подростки все же понимали, за что царь Ирод отрубил голову Иоанну Крестителю. Или вот про семь бесов, которых Иисус изгнал из Марии Магдалины. Согласны?

— Согласен.

— Какой шедевр?

— "Явление Христа народу".

— Но вы не усложняйте, — сказали мне. — Имейте в виду опыт и разум подростка.

— Ладно...

Я пододвинул к себе листки с моим несостоявшимся выступлением и принялся натурально, как плотник обтесывает бревно, как столяр стругает брусок, писать дальше. Господи, яви себя. Ну, приспела пора.

Господи, не поленись. Лучше это сделать в Москве или у нас в Ленинграде, лучше даже в Ленинграде.

Александр Иванов, сын профессора живописи Петербургской академии художеств, трудолюбивый, застенчивый, даже робкий, вместо отправки его в Сибирь за мятежные мысли и безбожие, что ожидалось, в согласии с академией, видимо, желавшей отделаться от своего неблагонадежного выпускника, был награжден обществом поощрения художников золотой медалью первого достоинства за картину "Иосиф, толкующий в темнице сны виночерпию и хлебодару" и послан в Италию для совершенствования в художестве. Случилось это в 1830 году.