В этот час его можно было встретить у старой вышки, возле дальнего ручья, на одиноких и пустынных улочках, когда один ветер, словно пес, бежал рядом с ним, шевеля осенние листья.

На пригорке возле разбитой сосны, у заброшенного таинственного сарая, на октябрьском закате и в майских сумерках.

Много лет назад здесь же Никита стоял у чугунной ограды старого дома с резными наличниками. Он захотел вспугнуть птицу и увидеть, как она, словно привидение, бесшумно и таинственно промелькнет на фоне ночного неба и исчезнет в темноте.

Никита наклонился, нашарил в темноте подходящий обломок кирпича, взвесил его в руке… как когда-то раньше.

– Не делай этого.
– Голос был дивный и нежный, словно аромат ландыша в весеннем лесу, и доносился откуда-то сверху.

Никита поднял глаза и так и простоял с полчаса, потом зачем-то положил камень в карман и пошел домой.

Всю ту ночь заснуть Никита не мог, да он и не пытался этого сделать. На кого же она похожа, думал он, лежа с открытыми глазами. На звонкий ливень в жаркий зной, на розы на снегу?

Или на небо ранним утром, или кленовый лист, который кружится в золотистом осеннем воздухе? А может, на глоток холодного молока и бархатную воду первого купания в реке?…

Шторы на окнах были большие и тяжелые, и ни одной капли лунного света не просачивалось в комнату.

На следующий вечер он снова стоял возле дома, привалившись спиной к чугунной ограде и запрокинув кверху голову.

Прошло десять минут, полчаса, час.

– Ты ждешь кого-нибудь?
– наконец спросила она.

– Нет, я просто хотел еще раз увидеть.

Он увидел улыбку и почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Но их, слава богу, не заметили.

– Я часто вижу, как ты бродишь по улицам.

– Да, но я не встречал вас раньше.

– Тебе всего тринадцать лет, и потом… мне стало жалко птицу.

– Я бы ничего плохого ей не сделал.

– Значит, я поторопилась…

Она снова улыбнулась, потом посмотрела куда-то в сторону, мимо него, и сказала: - Расскажи мне, кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

– Не думал еще. На свете так много интересного. Хорошо бы вот так просто бродить по земле, умывать лицо в чистых ручьях, спать на охапке сена, смеяться и петь, когда захочу, не унывать и искать что-то осорошее.

– Ты славный… славный, но маленький…

– Когда я стану на десять лет старше, я буду думать так же.

– Значит, я не ошиблась.

– В чем?

– Если ты на самом деле такой, каким кажешься, тогда ты понял в чем.

– Я просто хотел это услышать.

Он сжал ладонью прут решетки, сжал так, что заболели суставы пальцев. А потом тихо сказал: - Мне не надо было вас ни о чем просить.

– Ты был вправе попросить меня о чем угодно… Но не спрашивай почему, а только выслушай. Мы не увидимся с тобой.

Никита поднял глаза.

– Запомни! Если ничего не изменится в твоей жизни и через много, много лет ты снова захочешь пригласить меня послушать, как шумит вода в реке, приходи к старой вышке. Может, я буду ждать.

– Может?…

– То, что происходит, слишком невероятно для нас обоих. Для тебя и для меня. Может, для тебя все это станет полузабытым сном, а для меня… Тебе всего тринадцать лет, но ты должен понять…

А потом пришли зимы, долгие и пасмурные, хмурые дни сменяли друг друга, и Никите было очень одиноко. Но он взрослел, кончил школу, начал бриться, уехал учиться в Москву и постепенно привык к безысходности.

– Такой уж возраст. Они все теперь замкнутые, - говорили родственники.

– У тебя неприятности?
– спрашивала мама.

– Ты не заболел?
– волновалась бабушка.

– Он просто много о себе думает, - считали приятели.

– Почему он все время такой скучный?
– удивлялись знакомые девушки.

– В тихом омуте… - многозначительно замечала соседка.

– Какой застенчивый!
– вздыхала бывшая одноклассница.

Очнулся Никита неожиданно: или суетящаяся, кричащая, слепящая бесконечная жизнь вокруг наконец взяла свое, или просто пришло время для новых испытаний. Хотя почему испытаний? Просто он выдумал для себя, что все, что с ним происходит, - это своего рода барьер, который надо взять, чтобы прийти в тот бесконечно счастливый день к старой вышке возле дальнего ручья. Ему так и представлялась жизнь - прямая, как стрела, со множеством препятствий. Но не свернуть в сторону - иначе собьешься с дороги. И хотя он сам видел наивность этого образа, придумыв-ать другой он не хотел. Ведь не столь важно, наивно или рассудочно ты веришь, важнее - во что.