Впрочем, тревога и смятение на лицах появились днем раньше, когда участники встретились на традиционном приеме с хересом. К тому времени они уже ознакомились с жильем, предоставленным им в одном из университетских общежитий — в здании, спешно возведенном в 1969 году, в самый бум высшего образования, и теперь, через каких-то десять лет, уже изрядно обветшавшем. Они мрачно распаковали чемоданы в комнатах с рябыми стенами, украшенными узором из блеклых прямоугольников — следами наскоро, с кусками штукатурки, сорванных афиш и плакатов (собственности разъехавшихся на пасхальные каникулы студентов). Они оценивающе осмотрели перепачканную и поломанную мебель, исследовали пыльные шкафы, тщетно пытаясь обнаружить плечики для одежды, и ощупали узкие кровати с провисшими пружинами, которые утратили упругость за десять лет нещадных молодецких кувырканий и совокуплений. В каждой комнате была раковина, хотя не в каждой раковине можно было обнаружить пробку и не каждая пробка имела цепочку. Некоторые краны было невозможно открыть, иные же вовсе не закрывались. Для более изощренных гигиенических процедур или отправления естественных потребностей следовало, собравшись с духом, отправиться по лабиринту продуваемых сквозняками коридоров в общую умывальную комнату, где находились ванны, душевые и туалеты, правда, с ограниченной приватностью и нерегулярной подачей горячей воды.

Для ветеранов конференций, проводимых в британских провинциальных университетах, подобные неудобства были привычны и, при известной доле стоицизма, приемлемы; то же касалось и низкосортного хереса, которым угощали на приеме (это была малоизвестная марка, нахально заявлявшая о своей испанской подлинности аляповатой этикеткой с изображением корридыитанцоров фламенко), а равно и ужина, ожидавшего их впоследствии: супа-пюре из помидоров, жареной говядины с отварными овощами двух видов и пирога с повидлом, облитого заварным кремом, — все блюда посредством длительной обработки при высокой температуре были намеренно лишены присущих им запаха и вкуса. Еще большее недовольство вызвало то, что участникам конференции предлагалось спать в одном здании, питаться в другом, а встречаться для докладов и дискуссий в главном университетском корпусе, так что всем было обеспечено утомительное снование взад-вперед по тротуарам и тропкам, которые стали небезопасны из-за наледи. Однако самое большое разочарование ожидало их на приеме с хересом, когда, кося глазами на нагрудные значки с именами и названиями университетов, собравшиеся убедились в том, что число их ничтожно, да и состав более чем скромный. Почти сразу стало ясно, что в местном университете нет ни одного известного ученого, ради которого стоило отправляться в дорогу за десятки, а то и сотни километров. Однако в предстоящие три дня им никуда было друг от друга не деться: всем было уготовано трехразовое питание, по три ежедневных заседания секций, автобусная экскурсия и посещение театра — то есть долгие часы принудительного общения, не говоря уж о семи докладах, которые предстояло выслушать и обсудить. Задолго до закрытия конференции ее участники пресытятся друг другом, исчерпают темы разговора, испробуют все варианты застольного соседства и приобретут типичные для подобных сборищ синдромы: несвежее дыхание, обложенный язык и непрекращающуюся головную боль от табака, алкоголя и количества разговоров, раз в пять превышающего норму. Зная наперед, что обрекают себя на скуку и хандру, они уже ощущали холодную тяжесть в желудках (которые тоже выйдут из строя), хотя и пытались не подавать виду, выкрикивая радостные приветствия, заводя веселые разговоры, пожимая руки, хлопая друг друга по спине и глотая, как горькое лекарство, испанский херес. Время от времени тот или иной из собравшихся тайком принимался подсчитывать фамилии в списке участников конференции. Выходило пятьдесят семь человек, включая местную команду, — весьма разочаровывающий результат.

Именно в этом уверил Перса МакГарригла на приеме с хересом унылый пожилой мужчина, потягивавший апельсиновый сок из бокала, в который каждую минуту норовили соскользнуть его очки. На его нагрудном значке было написано «Доктор Руперт Сатклиф», а сам значок был желтого цвета, что указывало на принадлежность кафедре, принимающей гостей.

— Неужели? — спросил Перс. — А я вообще не знал, чего здесь можно было ожидать. Я впервые попал на конференцию.

— Конференции преподавателей английского языка и литературы бывают самые разные. Все зависит от того, где они проводятся. В Оксфорде или Кембридже можно ожидать, по меньшей мере, человек сто пятьдесят участников. Я же говорил Лоу, что в Раммидж никто не приедет, но он меня и слушать не захотел.

— Лоу?

— Заведующий нашей кафедрой, — нехотя процедил сквозь зубы доктор Сатклиф. — Сказал, что если провести в Раммидже конференцию, то его репутация в академическом мире возрастет. Необоснованные амбиции, и только.

— Это профессор Лоу раздавал нагрудные значки?

— Нет, это Боб Басби, тоже не лучше. А то и хуже. За несколько недель до конференции суетился как заводной, организовывал культурную программу. Я чувствую, это дело станет нам в приличную сумму, — заключил доктор Сатклиф, с явным удовлетворением оглядывая поверх очков полупустую комнату.

— Руперт, привет, старина! А народу у вас негусто!

С этими словами мужчина лет сорока в ярко-синем костюме с размаху треснул Сатклифа промеж лопаток, и очки у того слетели с носа. Перс ловко поймал их и вернул владельцу.

— А, это ты, Демпси, — сказал Сатклиф, поворачиваясь к возмутителю спокойствия.

— По списку всего пятьдесят семь человек, и, кажется, приехали далеко не все, — сказал новоприбывший, чей нагрудный значок определил его как Робина Демпси, профессора одного из новых университетов на севере Англии. Он был коренаст и широкоплеч, с агрессивно выступающей тяжелой челюстью. Но глаза его, маленькие и близко посаженные, словно принадлежали другому человеку, более нервному и уязвимому, запертому внутри этого мощного корпуса. Руперт Сатклиф не слишком был рад видеть профессора Демпси и не пожелал делиться с ним мрачными мыслями о конференции.

— Не исключено, что многие задержались в пути из-за снега, — сухо сказал он. — Невероятная погода для апреля. Прошу прощения, Басби подает мне отчаянные знаки. Наверное, кончился хрустящий картофель или стряслось еще что-либо подобное.

И он удалился шаркающей походкой. — О боже! — воскликнул Демпси, окидывая взглядом комнату. — А тут еще этот снег!.. И зачем только я приехал? — Вопрос

прозвучал риторически, но Демпси ответил на него пространно и не переводя дыхания. — А я скажу вам зачем: я приехал, потому что у меня здесь семья, так что появился повод проведать ее. Детей, конечно. Вообще-то я в разводе. Когда-то я здесь работал, на этой кафедре, как ни странно. Ну и отсталый же здесь был народ! Да, похоже, он ничуть и не изменился. Те же самые физиономии. Сидят, как сидели. Этот Сатклиф, например, проторчал здесь сорок лет, с младых ногтей до старческих седин. Сам-то я убрался отсюда при первой же возможности. Это место не для тех, кто хочет чего-то добиться в жизни. Последней каплей стало назначение Филиппа Лоу на место старшего преподавателя — на место, которое должны были дать мне, ведь у меня к тому времени вышло три книги, а у него практически не было ни одной публикации. Теперь — вы не поверите — ему дали кафедру, а он так ничего и не опубликовал. Предполагалась книга о Хэзлитте [4] — вы только подумайте, о Хэзлитте! — была объявлена в прошлом году, но рецензий на нее я так и не видел. Да и какую книгу он напишет… Короче, как только ему дали старшего преподавателя, я сказал Дженет: ладно, нам здесь делать нечего, выставляй дом на продажу, едем в Дарлингтон — они меня уже сколько времени обхаживают. Сразу получил доцента и полную свободу заниматься своей темой, лингвостилистикой, — здесь-то этот предмет не жаловали, вечно чинили мне препятствия, настраивали против меня студентов, уговаривая их не записываться на мои курсы, — нет, я был рад отряхнуть прах Раммиджа со своих ног, поверьте мне! Случилось это десять лет назад, в то время Дарлингтон был не очень крупным заведением, впрочем, таким он и остался, но в этом был своеобразный вызов судьбе, а студенты оказались на удивление толковые. Во всяком случае, я был доволен, только вот Дженет место не понравилось, невзлюбила с первого взгляда. Ну, конечно, в университетском городке зимой тоскливо, он расположен на окраине Дарлингтона, рядом с болотами, а дома были в основном панельные; теперь-то у нас получше, и овцы па кампусу не разгуливают, а здание факультета металлургии получило приз за архитектуру, но в то время… Одним словом, дом нам продать не удалось, как раз ипотеки заморозили, поэтому Дженет решила пока суд да дело остаться в Раммидже, да и для детей так было лучше, Дезмонд пошел в последний класс начальной школы, так что я ездил туда-сюда, навещал их по выходным, ну, когда мог; Дженет, конечно, было нелегко, да и мне тоже, а потом мне подвернулась эта девушка, моя аспирантка, ну, вы понимаете, мне там было одиноко, все это было неизбежно, что и говорить, — так я и Дженет сказал, когда она узнала про девушку…

Тут Демпси вдруг замолчал и, наморщив лоб, уставился в бокал с хересом.

— Не знаю, зачем я вам все это рассказываю. — Он с укоризной взглянул на Перса, который уже несколько минут недоумевал по тому же поводу. — Я даже не знаю, кто вы. — Он наклонился, чтобы прочесть надпись на значке Перса. — «Университетский колледж, Лимерик», вот как! — сказал он с хищной ухмылкой. — «Молодой аспирант в Лимерйке»… Я думаю, вам все это говорят?

— Почти все, — согласился Перс. — Но, знаете, редко кто идет дальше первой строчки. Не так просто подобрать рифму к Лимерику.

— Как насчет «Загляделся на девичьи задики»? — предложил Демпси после недолгого размышления. — Мне кажется, неплохая перспектива.

Перс покраснел от смущения.

— Даже если пренебречь съехавшим ударением, размер неточный, — сказал он. — У вас анапест с дактилической клаузулой, а нужно с женской.

— Да что вы, неужели! Интересуетесь метрикой?

— В общем, да.

— Готов поспорить, что и сами стихи пописываете. — Пописываю.

— Я так и думал. У вас и внешность соответствующая. Неприбыльное, надо сказать, дело.