Вслед за Гондией к магу явился Тротумо. Когда-то он был кузнецом и обладал огромной силой, но внезапно напавший на него недуг заставил несчастного бросить любимое дело. Тротумо страдал сильной одышкой, а иногда и вовсе не мог дышать, словно кто-то невидимой рукой затыкал ему нос и рот одновременно, и тогда Лемпситею приходилось долгими часами не отходить от пациента, поддерживая в нем жизнь.

Приняв новое снадобье, он обратился в невысокую обезьяну ростом около трех локтей, но довольно массивную и мощную. Его мускулистое тело поросло густой, клочкастой темно-рыжей шерстью, которую Тротумо, разговаривая с магом, время от времени почесывал длинной лапой с крупными черными когтями. Его речь то и дело прерывалась тяжелыми вздохами, покряхтываниями и стонами, такими громкими, что их, наверное, было слышно на Дороге Королей, лежавшей в нескольких днях пути от спрятанной в густом лесу деревни. Побродив в чаще и облазав почти все деревья, которые смогли выдержать его вес, Тротумо принес Лемпситею горсть маленьких плодов со сладкой мякотью и множеством семян.

— Смотри, — сказал он. — Я достал их, едва не сорвавшись с огромной высоты. Но мне почему-то очень хотелось отведать именно их.

— Ты правильно сделал, что принес эти плоды мне, — улыбнулся Лемпситей. — Думаю, с их помощью мы прогоним твою болезнь.

Тротумо снова тяжело, со всхлипыванием, вздохнул и медленно направился к своему дому, ловко отталкиваясь от земли длинными кривыми передними лапами. И тут же, словно давно поджидал своей очереди, ему на смену явился Витлий. Жившие мирно и дружно, объединенные общей бедой, пациенты Лемпситея недолюбливали Витлия, и даже сам маг, отличавшийся бесстрастностью и ровно относившийся к окружавшим его людям, иногда морщился, когда к нему подходил бывший сборщик налогов, сердце которого отказывалось служить ему. Теперь, взглянув на Витлия, врачеватель еще раз убедился в своей правоте: его волшебное зелье действительно выявило сущность этих людей. Сборщик налогов стал гиеной, мерзкой пятнистой тварью с хищно оскаленной мордой.

— А ты где побывал? — переборов неприязнь, поинтересовался Лемпситей.

— Я охотился! — гордо заявил Витлий. — У меня нет слов, чтобы выразить, насколько я благодарен тебе. Я гонялся за своими жертвами, настигал их и с наслаждением рвал в клочья. Никто не ушел от меня!

— Ты должен был прислушаться к своему внутреннему голосу и пойти туда, куда он звал тебя. Многие уже отыскали средство от своих недугов. А ты?

— Я не думал об этом, — захохотала гиена. — Я наслаждался своей силой и ловкостью!

— Как же ты глуп, — вздохнул мат. — Утром ты снова обратишься в человека. Разве ты забыл, что каждый день для тебя может стать последним? Твое изношенное сердце нуждается в обновлении. Ступай. Если ты не поможешь себе сам, я буду бессилен.

— Пусть, — оскалился Витлий. — Пусть оно останавливается, это жалкое человеческое сердечко. Я больше не цепляюсь за жизнь, ибо человек жалок и слаб.

— Твое право — выбирать жизнь или смерть, — вздохнул Лемпситей. — Поступай как знаешь.

Витлий ушел, а маг еще долго сидел на крыльце, но два оставшихся селянина, муж и жена Люмис и Лониса, так и не пришли. Наутро выяснилось, что чудесное зелье обратило невероятно толстого Люмиса, которого душил все возраставший вес, в холеного домашнего кота, а его жену, наоборот, худевшую день ото дня, — в злобную и склочную собаку.

Несчастная пара так и не покинула своего двора, ибо жирный Люмис всю ночь просидел на дереве, а Лониса сторожила его внизу, то ругаясь, то оглушительно гавкая. Пришлось Лемпситею посоветовать им сначала уходить из дома, подальше друг от друга, а уж потом принимать снадобье. Старик надолго замолчал, а Фартан, уставший ждать, осмелился нарушить тишину.

— Так они излечились? — заглядывая магу в глаза, спросил он.

— Почти все, — не сразу ответил Лемпситей. — Витлий не нашел средства от своей болезни. Да он и не искал. Никто не сожалел о его гибели.

— А почему они не вернулись туда, где жили прежде? — полюбопытствовал Фартан.

— Они долго принимали снадобье, — пояснил маг, — и теперь, как только наступает полнолуние, обращаются в зверей. Куда же они такие пойдут? Их растерзают. Люди боятся оборотней. Никто и слушать не станет, что мои подопечные и не оборотни вовсе, — Он снова замолчал, задумавшись, а потом продолжил: — Нет, никто не уходит. Даже приходят иногда.

— А помощник-то тебе зачем? — вдруг резко переменил тему юноша.

— А… — улыбнулся старик. — Я уже очень давно живу на этом свете. Скоро мне собираться в дальний путь. Должен ведь кто-то занять мое место. Ты неплохой парень. За долгие годы я научился видеть людей насквозь. Жаль только, что по уму тебе можно дать лет пять-десять. Но это не твоя вина. Ум у тебя есть, только никто не развивал его. Хочешь попытаться?

Фартан кивнул, едва скрывая обиду. Сравнить его, такого умного и сообразительного, с пятилетним ребенком! А еще говорил, что видит людей насквозь. Ничего он не видит дальше собственного носа! Ладно. Тут, похоже, есть чему поучиться. А старик пусть себе думает что хочет. Скоро сам убедится, как ошибся в своем новом ученике и помощнике.

— Ты не обижайся, — вдруг, словно прочитав его мысли, сказал Лемпситей. — Мы сейчас нуждаемся друг в друге. Ты — в моих знаниях и умениях, я — в твоей силе и молодости. Мы с тобой таких дел понаделаем!

— А как нас будут уважать и ценить, — подхватил Фартан, — какие богатства лягут к нашим ногам!

— Богатства? — нахмурился старик. — Зачем они? Разве ты можешь носить две пары штанов сразу? Или есть двумя ложками? Поверь мне, сынок, единственное, что имеет в этом мире ценность, это знание. У последней рубашки нет карманов. Ничего ты не унесешь в иной мир. В дальний путь надо уходить с тем, что сумел обрести внутри себя.