— Не до него! — воскликнул Никитин. — Не до интервью мне сейчас!

— Андрей Егорович, — постарался успокоить начальника Максим, — вы не кипятитесь зря, все образуется. А корреспондента лучше принять, это нам косвенная реклама. Расскажете о том, как мы работаем. Что, у нас хорошего мало?

— Да, ты прав, наверное, — согласился с доводом юриста Никитин и сказал секретарше: — Ладно, пусть заходит корреспондент.

— Я пойду провентилирую еще раз вопрос с деньгами, — сказал Максим и, уходя, столкнулся в дверях с неким типом со старомодным диктофоном через плечо.

Сальные волосы визитера были гладко зачесаны назад, видавшие виды очки едва держались на рябом носу. Одет корреспондент был в неопределенного цвета свитер, на груди у него болтался фотоаппарат. Умудренная опытом госпожа Смирнова специально заслала для интервью к Никитину этого спившегося бумагомарателя, которого держали еще в газете за то, что он всегда был готов безропотно сгонять в магазин за пирожными к чаю или за бутылкой водки.

Ведь то, что скажет Никитин в интервью и что запишет на свой магнитофон этот субъект, не имело особого значения, потому что Смирнова уже написала «рассказ» Никитина собственноручно. Важнее было сфотографировать Андрея Егоровича на рабочем месте для опубликования фото в газете. Для этого и выдали пьянице фотоаппарат.

Потом, когда газета уже выйдет в свет, пусть Никитин тщетно возмущается неправде, кричит у себя в кабинете, что он ничего подобного не говорил. Кто ему поверит? В редакции областной газеты, когда к ним примчится разъяренный Никитин, все свалят на пьяницу-журналиста, перевравшего факты. А самого этого алкаша-бумагомарателя на время «бури» зашлют куда-нибудь в Бердянск в командировку.

И сколько ни кипятись потом Никитин, сколько ни требуй опровержения, даже если оно и выйдет, — общественное мнение уже сформировано этой статьей. Написано пером — не вырубишь топором. А слова «твои», Андрей Егорович, придуманные, правда, госпожой Смирновой, о низких умственных способностях губернатора и о русском народе, который есть безнадежно тупое быдло и только и может, что водку жрать да работать не хочет, все это уже засело в головах людей. Но все это было еще впереди, а сейчас Никитин радушно принял корреспондента, усадил его за стол, угостил чаем и стал рассказывать об успехах своей фабрики. Бумагомаратель слушал вполуха и думал только о том, как бы ему «махнуть соточку» в разливной, которую он заметил на углу по пути на фабрику…

Прошла неделя после интервью, счет фабрики в банке так и не разморозили. Максим обратился в суд, чтобы наказать денежных воротил и вернуть пропавшие деньги, но дело так и легло под сукно. Максиму ответили, что это, мол, не первый случай такой преступной халатности банка, что вскоре все случаи будут рассмотрены и все виновные наказаны.

Это обещание нисколько не утешило самого Никитина. На фабрике нужно было выдавать зарплату, рабочие заволновались первой на их памяти задержке денег, чего и хозяин раньше никогда себе не позволял. Но забастовок не устраивали, потому что их кредит доверия к хозяину производства был достаточно велик. Ведь Никитин их еще ни разу не подводил. Отнеслись с пониманием к трудностям. А тут вдруг гнусная статейка подоспела, где Никитин самолично и надменно ругал власти в лице губернатора области и называл всех своих рабочих обидным словом «быдло», которое за копейки на него работать будет, потому что, мол, податься им некуда. Народ зароптал.

И надо же, ведь он вышел к своим рабочим и поведал им, что не говорил такого, да и не мог сказать. Но по советской привычке верят у нас граждане печатному слову, тем более в такой уважаемой газете написанному. Пока Никитин безуспешно ездил разбираться в редакцию, на фабрике возникла смута, подстрекаемая парочкой купленных кланом штрейкбрехеров, разъяренные рабочие сломали несколько новых мягких уголков и вышли на улицу с плакатами «Долой!». Телевизионщики не замедлили появиться и представили в передаче все так, как им подсказала коварная Наталья Семеновна.

Губернатор Бобров тоже прочитал статью и неслыханно рассвирепел. Старинный друг прямым текстом назвал его со страниц СМИ дураком! Ладно бы лично в лицо! А то через газету! Бобров из-за неумения поразмыслить не догадывался, что все это грубая фальсификация Рябиновского. Он хотел было позвонить Никитину и выяснить, как все было, но сделать это помешала поднявшаяся с новой силой обида и злость.

— Червь мизерный! — восклицал он, мечась по кабинету. — Ничтожество! Растение! Это же надо такое про меня сказать! Что я ничего не смыслю в управлении государством, что меня давно пора в утиль сдать! Ну, паскуда! Сам-то кто такой? Фабрикантишка хренов!!! Голь перекатная! Ну, я тебе!

Если бы непреодолимый гнев не застил глаза губернатору, он мог бы вспомнить, что в таком слоге, как было подано в газете, его друг никогда не выражался и слов таковых в жизни не употреблял. Но губернатору было не до деталей, и сейчас еще более захотелось поскорее отомстить этому заносчивому снобу. Он незамедлительно вызвал к себе Рябиновского. Доктор наук тотчас предстал пред тусклые очи мрачного губернатора.

— Ну, что там у нас с Никитиным? — требовательно вопросил Бобров. — Как дело движется?

— Как и положено ему двигаться, — ответил Ко-Ко, присаживаясь на велюровый стул. — Наши юристы работают, дело делают. Я думаю, ещё недели две, и мы этого Никитина оставим без штанов. Хорошо еще, что он заносчивый такой, наплевал на все и в суд не явился,

— А чего не явился? — спросил Бобров.

— Говорит, что фабрику эту на свои деньги строил, на своем горбу кирпичи таскал, — ответил Рябиновский, — и доказывать ничего в суде не намерен. Но мы его за это и подцепим. Документов-то никаких не осталось. Да и какие документы в далеком девяносто первом году? А вот мы сейчас за это и возьмемся. Понемногу подготовим документы и фабрику отберем.