Шрифт:
– Садитесь, говорю, скорее, – он мягко улыбнулся, – а я печку включу. Если вам этого будет мало, дам плед – ноги закутаете.
Я посмотрел на машину. Огонек, шашечки… Вроде такси.
– Но ведь мне в Чертаново! – неуверенно сказал я.
– В Чертаново так в Чертаново! – еще мягче улыбнулся водитель. – Куда пассажирам, туда и нам. Будьте любезны!
Насторожившись, я влез в машину.
– Если не возражаете, я провезу вас кратчайшей! – предложил водитель.
– Не надо кратчайшей. – Я решил быть начеку. – Поехали обычной.
– Не волнуйтесь, отдыхайте, – застенчиво засмеялся шеф, – все сделаем как надо.
По ногам сладко потянуло горячим. А по транзистору, что был подвешен к зеркальцу, заиграли Шопена. Но хорошее настроение не приходило.
«Зачем он заманил меня к себе в машину и теперь везет незнакомой дорогой? – Что есть силы я прижал портфель с сосисками к груди. – Надо было садиться на заднее. Там безопаснее. У меня все-таки жена. Дети-близнецы… Старший уже в школу пошел!»
Первым нарушил молчание шеф.
– Вам какой вальс Шопена больше нравится? – спросил он.
– Чего? – переспросил я, но тут же, чтобы он не заметил моего смущения, спохватился: – Мне… Все! А вам?
– А мне «До диез минор», – сказал шеф.
«Что же ему от меня надо? – лихорадочно начал я перебирать в уме всевозможные варианты. – Набивается на хорошие чаевые? Но почему так нагло?»
Шеф рассказывал мне о жизни Шопена на Балеарских островах. Иногда, увлекаясь собственным красноречием, он переходил на английский, но потом спохватывался и снова возвращался на литературный русский.
«Откуда он все это знает? – подумал я. – Разве у таксиста есть время про это читать? Нет! А у кого есть? И где? Неужели?! – Страшная догадка мелькнула в голове. – В тюрьме!!! Вот где времени много! Значит – беглый! Поэтому и ведет себя так, чтобы не заподозрили. А сам, наверно, настоящего водителя оглушил, спрятал… теперь деньги гребет. За границу удрать хочет. Говорят, такие случаи бывают. Точно! Потому и английский выучил. Лет десять, значит, сидел. Ай-ай-ай! Во влип! Так и быть, рубль сверху дам. Лишь бы не убивал!»
– Приехали! – радостно известил вдруг шеф.
Я посмотрел в окно, потом на счетчик. Действительно, мы стояли у моего парадного, а на счетчике было на сорок копеек меньше привычного.
«Рецидивист! Убийца! Халтурщик!» – подумал я и осторожно протянул шефу трешник, мечтая как можно скорее выбраться из машины. Однако дверца… не открывалась! А на улице, как назло, мы были одни…
– А она и не откроется, – ласково сказал шеф, – пока…
– У меня больше нет! Одни сосиски! – закричал я и приготовился к обороне портфелем.
– …пока не возьмете сдачу! – перебил меня шеф и протянул рубль с мелочью. Потом встал, обошел машину, открыл дверцу с моей стороны и сказал: – Будьте любезны! Вот вы и дома. Желаю вам сначала приятного аппетита, потом – спокойной ночи, затем – счастливых сновидений. Ну и, конечно, доброго утра! А если я что не так сделал, то извините великодушно. Если сможете!
В растерянности я застыл на тротуаре. Я понимал, что меня обманули. Но в чем – не понимал.
Из оцепенения меня вывел какой-то запоздалый прохожий, который подбежал к моему таксисту и бойко спросил:
– Шеф, до Медведок дотрясешь?
– Будьте любезны! Садитесь, пожалуйста! – сказал шеф, вышел и открыл перед ним дверцу.
Человек смутился, стушевался, кинул беспомощный взгляд в мою сторону, но все-таки влез в машину. Она тронулась, а я подумал: «Еще один попался!» И мне стало легче.
Во имя канвы!
Сразу после спектакля режиссер собрал актеров и спросил:
– Как получается, что в нашем новом спектакле опять не прослеживается главная тема?
– Из-за Шкапенко! – раздалось тут же несколько голосов.
– Разрешите мне? – попросил старейший актер театра. – Дело в том, что Шкапенко каждый раз уходит со сцены под аплодисменты зала. Это безобразие! Он же разрушает канву спектакля! Я, конечно, понимаю, что Шкапенко играет свою роль ярко, самобытно и интересно. Но и он должен понять, что главное – это спектакль в целом, а не его роль. Тем более что она у него эпизодическая. Я бы даже сказал – второстепенная. А если вдуматься, то вообще лишняя…