Шрифт:
– Послушай, Поль, – сказал я. – А как ты относишься к самому себе?
– С уважением, – ответил сетевой агент.
– А что такое, в твоем понимании, уважение?
– Оценка эффективности работы. У меня она превышает восемьдесят процентов от максимального для моей модели уровня.
– А почему не сто?
– Но тогда бы не было необходимости в самообучении.
Черт, ум за ум зайдет! А с другой стороны, и правда: если эффективность сто процентов, зачем и чему учиться? Некая логика в этом имеется.
– А когда эффективность станет сто?
– Потолок поднимется, так чтобы достигнутый уровень был принят за восемьдесят.
Во, блин, неужели, в смысле арифметики, все так просто? Дополз до столба, он передвинулся дальше; снова дополз – опять передвинулся… А с другой стороны, эта система напоминает человеческое умение ставить перед собой новые цели. Достиг одной, ставь перед собой следующую, выше. Иначе жизнь теряет смысл, и остается топить нарастающую неудовлетворенность в вине. Кино, вино и домино – три источника, три составные части пофигизма.
Я вспомнил, как на выпускном вечере в гимназии выступил отец нашего одноклассника, директор выставочного комплекса «Ленэкспо». «Пока в ваших мозгах не царят кино, вино и домино, вам есть куда стремиться, – сказал он. – Как только эта троица овладеет вашими умами, можете ставить на себе крест!» Я навсегда запомнил эти его слова.
А потом, уже после всего случившегося с моими старшими, я нашел в бумагах, оставшихся от деда, материного отца, такое вот стихотворение:
Приятель четверть века мечтал лишь об одном:Как кошку он с порога запустит в новый дом.Мотаясь меж чужих, казённых стенБыл крепко взят мечтой такой он в плен…И вот настал однажды благословенный час,Когда на новоселье он пригласил всех нас.Так принято давно в народе нашем —С времён, как пили квас и ели кашу…Звучали тосты громко, звенели стаканы.И наконец на кухню курить явились мы.Ведь знают и сатрапы, и поэты:Ну что за кайф в пиру без сигареты?..Сказал приятель грустно, «памирину» смоля:«Ну вот, сбылось… Но дальше жить незачем, друзья!»Я понял из беседы той отлично:Мечта всегда должна быть безграничной…А друг мой – что?.. Давно уже его меж нами нет.Он в собственной квартире сгорел за восемь лет.Мне не дает покоя одна мыслишка – чтоС мечтою о квартире он прожил бы все сто…Эти корявые строки как нельзя точно отражали то, что обязательно должно присутствовать в жизни каждого человека. Надо полагать, деда мучила проблема бессмысленности собственной жизни. Я много раз пытался понять, в чем же он видел эту бессмысленность. Увы, когда он был жив, подобные проблемы были от меня бесконечно далеки, а все и всех вокруг я воспринимал как данность. Проблемой же была моя невезучесть, да и ту я вовсе не воспринимал как беду. А потом случилось то, что случилось…
Нет, у человека обязательно должна быть в жизни мечта, и достигая ее, он должен видеть впереди следующую. Сейчас моя мечта – заработать репутацию опытного и удачливого частного детектива, и ради такой задачи стоит выползать по утрам из кровати…
Кстати, повзрослев, я много думал о своих дедах и бабках. Меня очень интересовало, почему это поколение молчаливо согласилось с разрушением созданной предками страны. Почему, хлебнув свободы, а вернее воли, они с такой легкостью забыли не только церковные заповеди, но и кодекс строителя коммунизма, по которому их когда-то пытались воспитывать, и принялись покупать и продавать все и вся – от родной земли до собственной души? Что случилось с коллективным бессознательным, если ложь и порок сделались для людей истиной и добродеянием?
Нет, конечно, я ни в коей мере не осуждаю их – кто я такой, чтобы осуждать своих предков? – но это по их вине мы по сю пору расхлебываем кровавую солянку, которую они варили в течение двадцатого века.
А с другой стороны, как они сумели воспитать своих детей и внуков менее продажными, чем были сами?
Ладно, вернемся к нашим баранам… Полагаю, лучше всего будет просто встретиться с господином Чертковым нос к носу и задать ему прямой вопрос. Что я и сделаю рано или поздно, но скорее поздно, потому что мне могут навешать лапши на уши, а хотелось бы все-таки узнать, кто и почему приставил ко мне этого сыскаря.
Тут ко мне явилась очередная удачная идея.
Я вышел в приемную.
Катя болтала с кем-то по видеофону, но сразу поняла, что я появился перед нею не просто так, и, сказав: «Ладно, дорогая, я потом позвоню», повесила трубку.
– У тебя дома дела есть?
– Да. Вечером стирку собиралась затеять.
– А Иван Иваныч наш на месте?
– Разумеется. Постиран и отутюжен.
Иваном Иванычем мы называли запасной костюм, который иногда очень необходим, если надо заниматься слежкой. Или уходить от нее. К костюму прилагались накладные усы и борода, а также очки с обычными стеклами.
– Думаю, тебе самое время отправляться домой, – сказал я. – Затевай стирку. И машину забери, она мне не нужна.
Катя лишних вопросов задавать не стала. Выключила консоль, собралась и исчезла за дверью.
Я подошел к окну, приоткрыл форточку и стал наблюдать за «ауди». Вскоре наша «забава» выкатила со стоянки и умчалась в сторону дома. «Ауди» осталась на месте – поскольку стекла у нашей машины не тонированные, соглядатаю не составило трудов заметить, что меня в машине нет.
Потом я поменял костюм, приклеил усы, переложил содержимое карманов. Оставалось не забыть очки и мобильник.