Ic tabairt a choisse dessi i nHerind asbert Amairgen Glungel mac Miled in laidseo sis:

Ступив правой ногой на землю Ирландии, Авархин Белое Колено прочел это стихотворение:

Нам не обойтись без этой истории. Произошла она в глубокой древности, еще до того, как Авархин и сыновья Миля ступили на эти берега. Еще до того, как племена богини Дану отступили в сидх. [1] Не в те далекие времена, когда чума уничтожила сынов и дочерей Партолана. Не в столь стародавнем прошлом. Но все-таки очень давно.

В те дни по земле бродили великаны, из моря вылезали одноногие, однорукие, похожие на змей существа. Тогда обнаженное оружие вело рассказы, небо могло проливать огненный дождь, по ночам раздавались крики ведьмы. И тогда происходили самые ожесточенные из сражений, битвы света против тьмы. В этих битвах счастье было на стороне племени Туата де Данаан. Сперва они разбили наголову племя Фир Болг, затем в битве при Маг Туиред оттеснили далеко на север внушавших ужас фоморов.

Мы по сей день ведем рассказы о тех героях, предводителях в сражениях: о светоносном Луге, который убил Балора Злое Око; о целителе Диан Кехте; о Нуаде Серебряная Рука; и, прежде всего, о Дагде.

Вот это был бог! По его собственным словам, непревзойденный. Великан с безмерным аппетитом. У него был котел для варки свиней. И свиньи, и котел были не простыми. В котле всегда была готовая свинья, и он никогда не пустел, сколько бы ни было едоков. В довершение всего содержимое котла, по преданию, вдохновляло поэтов и оживляло мертвых.

Так или иначе, однажды Дагда отправился в лагерь фоморов предложить перемирие, а заодно, поскольку был хитрым, что-нибудь разведать. Фоморы, среди которых тоже были великаны, приготовили ему кашу из восьмидесяти галлонов молока и еще восьмидесяти — крупы и жира. Положили в нее свиней, коз и овец, потом вылили в громадную яму.

— Если не съешь все, — сказали фоморы, — тебе смерть.

— Съем, раз так, — ответил Дагда, достал свою ложку, до того большую, что в нее могли бы улечься мужчина с женщиной, и принялся есть. Под взглядами фоморов съел все, соскреб громадной рукой остатки каши с тех мест, куда не доставала ложка, и улегся спать.

— Взгляните на его брюхо, — восклицали фоморы, указывая на спящего Дагду, живот которого вздымался горой. — Ему не подняться с этого места.

И как думаете, что произошло? Дагда проснулся, крякнул, поднял свое громадное тело и нетвердой походкой пошел прочь, волоча за собой палицу, которая оставляла борозду шириной с межевую канаву. И даже после этого не выбился из сил, потому что в тот же день возлег с Морриган, богиней войны и разрушения. Но это уже другая история.

Знаете, я был тогда там. Да, был. Кто может сказать, что нет?

Я поняла, что одна из очень немногих выгод быть мертвым — возможность говорить, что захочешь. Избавленный от бремени утонченной вежливости, ты можешь позволить себе какие угодно неприятные истины, жестокие насмешки, душераздирающие признания и прощальные выпады, при этом тебе не нужно терпеть бесконечные возражения, неловкие оправдания или угрозы возмездия, которые неизбежно вызывает подобная откровенность.

Эмин Бирн, видимо, так и думал, однако при этом дал волю такой ярости и злобе, что, пожалуй, даже сам не мог представить их последствий. Разумеется, слушая, как он говорит с того света, я сочла его просто грубым, бесчувственным. Но тогда я была лишь шапочно знакома с теми, к кому он обращался.

— Надо полагать, вы недоумеваете, зачем я собрал всех вас, — начал Бирн с ухмылкой на лице, которая сменилась гримасой, затем приступом удушья.

— Эмин всегда любил находиться в центре внимания, — прошептал Алекс Стюарт мне на ухо, чтобы не слышали остальные.

— Кроме того, видимо, имел пристрастие к банальным сценам, — прошептала я в ответ.

— Тем более, — продолжал Бирн после нескольких секунд одышки, — тем более, — повторил он, — когда вы знаете, что я мертв.

— И быть немного шутом, — добавил Алекс со вздохом.

Лицо на видеозаписи подалось к камере, стало неясным, потом вновь обрело четкость: чья-то невидимая рука настроила камеру. На него было тяжело смотреть: ввалившиеся глаза и щеки, в одной ноздре кислородная трубочка, однако я видела тень гордого и некогда красивого мужчины.