Да, но почему?

Он так и не нашел ответа на это постыдное подозрение, поэтому выбрал самый практичный вариант: молчать и не называть сына по имени. Возможно, мальчик недоумевал, почему этот субъект, столь близкий матери, так далек от него самого, а может, ни о чем не думал, просто был рядом с Даниэлем, нимало им не интересуясь, поскольку дети живут в своем мире, а не в мире взрослых.

Именно из-за второго Тома возникла трещина, поначалу невидимая, но вполне реальная, и начала разрастаться, хотя ни Мари, уверенная, что отец наконец смирился с именем сына, ни Даниэль, который об этом больше не говорил, не заметили, что зло уже свершилось и стало необратимым.

Мало кто знает, какие гигантские усилия, включая мобилизацию и координацию тысяч людей разных профессий, каждый из которых отвечает за какой-то один элемент, бесчисленные теоретические расчеты и тесты, проверенные сотни раз, потребовались, чтобы взорвать первую французскую бомбу. Особенно если добавить, что мы были пионерами, никто во Франции до нас такого не делал, и ни одна из трех стран, которым удалось создать свою бомбу, нам не помогала.

Совсем наоборот.

Поначалу у нас не было вычислительных приборов, мы двигались на ощупь, на каждом этапе полагая, что приняли верное решение и выбрали нужное направление, но никогда не были полностью уверены. Например, базовый принцип определения критической массы плутония постоянно пересматривался, и окончательно его утвердили лишь за два дня до взрыва. На доске все детали этой огромной головоломки соединялись друг с другом, но что получится в реальности? Никто не знал наверняка, для этого нужно увидеть, как на горизонте вырастает гигантский гриб, распространяется в атмосфере, высвобождая колоссальную энергию, и исчезает, словно ничего не произошло. Мы обязаны были получить результат, у нас не было права на ошибку или провал, мы не могли заявить, Просто не повезло или виноват такой-то, в следующий раз получится. Получиться должно было сразу.

Обязательно.

Чтобы произошел взрыв в атмосфере, на полигоне Хамудия в пятидесяти километрах от Реггана силами двухсот агентов УВПИ была построена металлическая башня высотой пятьдесят метров с наклонным подъемником для загрузки отдельных частей бомбы. Башню возводили по ночам при свете прожекторов – днем температура разогретого солнцем металла могла достигать семидесяти градусов. Во Франции проводились лабораторные эксперименты, но детонаторы, взрывчатые вещества и обогащенный плутоний никогда еще не сводились вместе. Собрать их должны были наверху башни, а окончательно соединить уже в последний момент. Это репетировали десятки раз в предшествующие недели.

Обратный отсчет начался за двое суток до дня икс, когда армия закрыла зону взрыва диаметром примерно сто километров, вертолеты «Алуэт» получили приказ засекать кочевников, которые могли бы войти в зону, и отгонять их. В половине первого ночи переоборудованный «Нептун» взлетел из Реггана и занял удаленную позицию для слежения за радиоактивным облаком, два «Мистраля», начиненные оборудованием и датчиками, последовали сразу за ним: они пройдут сквозь облако, чтобы сделать заборы газа, а два «Вотура» соберут в два захода образцы пыли. Когда загрязненные самолеты вернутся, механики в комбинезонах очистят их с помощью интенсивного душа.

В радиусе двадцати километров от эпицентра было запрещено находиться всем, кроме персонала, работающего в подземных бункерах и в монументальном блокгаузе, напичканном камерами и измерительной аппаратурой, – расположен он был в полутора километрах. Защитные меры для тех, кто находится вне укрытий, были жестко прописаны: перед взрывом, как только взлетит красная сигнальная ракета, то есть за минуту до открытия огня, весь персонал, включая военных, должен лечь, спрятав лицо в локти, или повернуться спиной к эпицентру и надеть очки, предохраняющие от вспышки.

Темной ночью контейнер с обогащенным плутонием извлекли при свете прожекторов из подземного хранилища, перевезли в грузовике со скоростью десять километров в час к изножью башни, подняли на лифте и передали инженерам, которые подсоединили заряд к детонатору. Тринадцатого февраля 1960 года, за полчаса до восхода солнца, генерал Айерэ отдал приказ на пуск, взлетела красная предупредительная ракета. В семь ноль четыре бомба взорвалась, образовав гигантский белесый купол километровой высоты, который превратился сначала в красный, а затем фиолетовый ананас, детонация была колоссальной мощи, от адского грохота люди зажали уши, сейсмические толчки начали ощущаться через семь секунд, ударная волна, сопровождавшаяся интенсивным выбросом тепла, бросила на землю тех, кто не лег или считал, что его защитят укрытия из песка или бетона. Металлическая башня и подъемник расплавились. Вокруг эпицентра взрыва на остекленевшей земле осталась лишь черная отметина диаметром в километр. Взорвавшаяся бомба была в три раза мощнее, чем в Хиросиме.

Понадобились годы, чтобы оценить последствия этого первого взрыва.

Янсену приходилось поддерживать свою репутацию: он знал, что завистников у него легион и они не простят ему ни устранения предшественников, ни долгого пребывания на посту, ни хороших отношений с важными шишками, с которыми он разделял убеждение, что нельзя идти на компромисс и заключать унизительные союзы. Совсем недавно он не побоялся присоединиться к сопротивлению против тогдашнего правительства, без колебаний отказался от устроенной жизни, стал изгнанником ради своих убеждений, и его не заботило, что соратников смехотворно мало по сравнению с гигантскими силами противника. В Лондоне лишь горстка людей имела смелость уйти в подполье, чтобы защищать французскую национальную идею, – их было так мало, что они знали друг друга по именам. Сегодня он занимал стратегический пост во главе службы, неизвестной широкой публике. Он знал, каково это – быть в тени, тень – его вторая натура, и на этом посту он помогал стране встать на ноги. И когда Даниэль объявил о намерении уйти из Сен-Сира, так как Мари боялась, что он отправится дырявить себе шкуру в Индокитай, Янсен-старший не стал возражать против этой сумасбродной перемены – не в его духе было читать мораль, тыкать носом в непоследовательность или порицать нынешнее взбалмошное поколение; он воздержался от повышенного тона, подавил желание хлопнуть по столу и назвать сына идиотом, он лишь покачал головой, Да, конечно, я понимаю.