— Куда уж живее, — сказала Евгения. — Ты еще мал, тебе не понять, что такое усталость.

— И чтобы ты уставала поменьше, Марк должен быть таким, каким ты хочешь?

В глазах у Евгении появилось выражение загнанности. Эх, мама… ну почему?

Ренни не стал продолжать разговор. Взял со стола яблоко и намеренно громко захрустел им, повернулся и направился в сторону двери.

Марк вполне мог сделать вид, что его в коридоре не было, но он стоял на месте. Ничего не сказав, посмотрел на брата и шагнул в кухню. Заговорил с матерью — кажется, о деньгах на школьные расходы.

Ренни спустился во двор. На душе было спокойно.

— У меня был брат, Микаэла, — слова мягко падали в тишину комнаты, будто искры таяли в воздухе, яркие и безобидные. — Старший. Я все думал рассказать тебе о нем… Он умер, когда был чуть взрослее тебя.

— От чего?

— Так получилось…

— Ты по нему скучал?

— Я? — Ренато задумался. Не над ответом — над тем, как воспримет девочка правду. Сказал осторожно: — Временами…

— Он был красивым?

— Нет. Ну, то есть обычным, наверное… Какая разница?

— Ты красивый, вот я и думаю… Да, не смейся! Возраст только украшает мужчин! — она сама расхохоталась, необидно, совсем не над стариком. Огонек вспыхнул в комнате, заплясал на обоях солнечный зайчик — и неважно, что были задернуты шторы.

— Расскажи о нем!

— Расскажу… интересно, что бы ты сказала — каким он мог стать цветком в твоей стране — помнишь?

Нет, никакой крови. Только самые светлые воспоминания. Удружил братец… что бы такого хорошего вспомнить? Ложь правнучка сразу почует…

…А звали его Марк.

— Мне бы хотелось его увидеть, — сказала Микаэла, наматывая на палец кудряшку. — Он… кажется таким, как высоковольтный провод.

— А ты бы попробовала пожить рядом с таким проводом… Впрочем, может это кому-то и нравится. Подруга была у него… ей, видно, пришлось по сердцу.

— Нет, знаешь, дедушка… не о том, что нравится. Если человек так… гудит, то значит, душа у него живая.

Ренато огорченно взглянул на правнучку.

— Ну, девочка. На это многие ловятся… тем паче если человек не такой, как Марк, а позагадочней. Мол, что там за тайны внутри!

— Да я не о том же! Ну как ты… Если у человека все… умеренно, как штиль на море, то он на своем месте. А если нет, значит, еще не нашел… а место может оказаться любым. Понимаешь? И подлецом, и героем…

— В чистом виде и герои, и подлецы бывают в основном в сказках.

— Неправда!

Что ты знаешь о жизни, девочка? С твоими цветами и колокольчиками… и вымышленной страной.

— Дедушка… а те, девушки, были похожи на меня или другими?

Как током стукнуло.

— Кто?

А глаза у Микаэлы — черные, черные… и не понять, то ли удивление в них, то ли грусть.

Марк что-то переписывал — то ли конспект, то ли другие учебные материалы. В полумраке профиль был почти не виден, зато волосы едва не светились. Сейчас, когда он ни с кем не ссорился, ничего не говорил, а погружен был в свою тетрадку, Ренни смотрел на него, изучая. Наклон головы… периодически пытается отгрызть кончик ручки, сам этого не замечая. И пишет в сумерках, мать не раз говорила — испортит глаза.

Не успел…

Захотелось дотронуться, убедиться, что Марк реален, не просто игра света и тени. Смешно… попробуй тронь — мигом развеется иллюзия, что он — свой… что он в самом деле брат, а не что-то, по ошибке записанное в метрике…

— Ты чего тут? — поднял-таки голову.

— Ничего…

Любое слово будет запалом на фитиле. Марк предсказуем до крайности… но молчать… а может, иногда стоит не открывать рта. Молчание тоже бывает разным.

Возвращаться в этот отрезок времени — меньше года, а словно столетие — оказалось по-настоящему больно. Это удивило Ренато. Мальчиком он принимал разрыв между родителями гораздо спокойней.

А сейчас смотрел на мать — и ощущал, насколько ей больно. В каждом ее движении — в изгибе спины, когда женщина склонялась над стиральной машиной, в том, как она пряталя руки в карман передника, неподвижным взглядом уставясь на кипящий суп, в том, как одевалась, на мгновение застывая перед зеркалом — и видя там чужую, никому не нужную…

А отец уже не казался таким уверенным. У него появилась другая, но брови всегда были сведены, осанка чересчур жесткая, и на сыновей он смотрел исподволь, будто опасаясь взгляда в глаза — и прямого вопроса.