Но какие? «С этим вопросом, — рассказывал Беляев, — я обращался к десяткам авторитетных людей, вплоть до покойного А. В. Луначарского, и в лучшем случае получал ответ в виде абстрактной формулы: — На борьбе старого с новым». [159] Ему же нужны были конкретные коллизии: это позволило бы дать живое действие. Невольно Беляев тянулся к старой структуре фантастического романа, о которой писал: «Здесь все держится на быстром развитии действия, на динамике, на стремительной смене эпизодов; здесь герои познаются, главным образом, не по их описательной характеристике, не по их переживаниям, а по внешним поступкам». [160] Здесь он был в своей стихии, здесь мог применить хорошо освоенную систему приемов.

Беляев понимал, что социально-фантастический роман должен включать более обширные, чем в обычном научно-фантастическом романе, размышления о морали, описания быта и т. д. А «при обилии описаний сюжет не может быть слишком острым, захватывающим, иначе читатель начнет пропускать описания». Именно поэтому, говорил Беляев, его роман «Лаборатория Дубльвэ» «получился не очень занимательным по сюжету». [161] Беляев сомневался: «Захватит ли герой будущего и его борьба читателя сегодняшнего дня, который не преодолел еще в собственном сознании пережитков капитализма и воспитан на более грубых — вплоть до физических представлениях борьбы». [162] Увлекут ли такого читателя иные социальные измерения? Не покажется ли ему человек будущего — «с огромным самообладанием, умением сдерживать себя» — «бесчувственным, бездушным, холодным, не вызывающим симпатий?». [163]

Не случайно Л. Леонов в «Дороге на Океан» показал будущее глазами своего современника Курилова, коммуниста 30-х годов. В повести Я. Ларри «Страна счастливых» интерес к описаниям коммунистического завтра заострен публицистическими перекличками с современностью. А И. Ефремов просто перешагнет в «Туманности Андромеды» затруднявшие Беляева препятствия. В 60-е годы внефабульные элементы (и особенно размышления о будущем — «приключения мысли») приобретут для читателя непосредственную эстетическую ценность.

Теоретически Беляев понимал, что автор социального романа о будущем не должен приспосабливаться к потребителю приключенческой фантастики, но на практике вернулся к сюжетному стандарту, правда, несколько измененному. Погоню за шпионами, на которой строился сюжет в фантастических романах 30-х годов (С. Беляев, Г. Гребнев, А. Адамов, А. Казанцев), он заменил житейскими неожиданностями и стихийными препятствиями. Получился компромисс. Романы Беляева о будущем экспозиционны и этим качеством напоминают его ранние утопические очерки «Город победителя» и «Зеленая симфония».

В одном романе мы вместе с американским рабочим и сопровождающим его советским инженером совершаем путешествие по обжитому, механизированному Северу («Под небом Арктики»). В другом вместе с героями, которые ищут и никак не могут встретить друг друга, попадаем на внеземную орбитальную лабораторию («Звезда КЭЦ»). Видим удивительные технические достижения, а люди — они деловито нажимают кнопки, борются с природой, занимаются исследованиями. О чем они думают, о чем спорят, как относятся друг к другу? Какой вообще будет человеческая жизнь, когда в ней не станет межпланетных бизнесменов-гангстеров («Продавец воздуха») и рабовладельцев («Человек-амфибия»), раскаявшихся претендентов на мировое господство («Властелин мира») и врачей-преступников («Голова профессора Доуэля»)? Неужели тогда останется только показывать успехи свободного труда да по случайности попадать в приключения?

Задавая вопрос о человеческих отношениях при коммунизме, Беляев и не мог получить более конкретного ответа, потому что эти отношения только начали складываться. Писатель сам должен был сделаться их разведчиком, сам должен был «предугадывать, — как писал Беляев, — в каких сюжетно-конкретных формах будут проявляться „борьба противоположностей“, „отрицание отрицания“ при коммунизме». [164] Его работа была «на стыке» теории с живым исследованием советской действительности. И не зря реалисту приходилось делаться полуфантастом (Леонов в «Дороге на Океан») и фантасту полу реалистом (Ларри в «Стране счастливых»).

Беляев же хотел построить социальную модель будущего тем же методом умозрительной экстраполяции («автор на свой страх и риск, принужден экстраполировать законы диалектического развития»), который освоил на своих технических моделях. Но для социальной темы, столь тесно соприкасающейся с живой действительностью, чисто умозрительный путь был малопригоден. Жизнь вносила в теорию коммунизма поправки более сложные, чем в естествознание и технику. В воображаемой картине социального будущего оказывалось чересчур много неизвестных. Фантаст не располагал новыми идеями и возвращался к общим местам о борьбе противоположностей и отрицании отрицания.

Для социального будущего теоретическая экстраполяция должна была быть дополнена конкретной жизненной аналогией, тем более что Беляев обращался в сравнительно близкое будущее: там, писал он, люди должны «больше напоминать современников, чем людей будущего». [165] Только аналогия с действительностью могла дать меру этого сходства и различия.

Таким образом, трудность состояла не в «художественном оформлении», но в том, чтобы обогатить сам метод фантастики назревшими новыми элементами, поднять фантастическое воображение на более точный, более научный уровень.