— Доброе утро. Как съездил?

Приветливый голос в трубке сбил Александра с толку, и он чуть было не попалился. В последнюю секунду вспомнил-таки свое алиби:

— Привет, Оль. Нормально, только устал, как собака…

— Понимаю. — Тут он почувствовал подвох и не ошибся. — Знаешь, Саша, я звонила Гришиной жене. Представляешь, он тоже — как собака. Приволочился в два часа ночи и до сих пор дрыхнет. Но перед этим, она говорит, тебя вспоминал.

— Само собой. — Александр решил держаться до последнего. — Мы же вместе ездили. Гришаня у нас единственный фотокор, кого б я еще взял?

— Заберешь Дашку из садика.

Оля всегда была мастером на крутые перекиды темы.

— …И по дороге купишь хлеб, масло, стиральный порошок. Запиши. Сегодня у МЕНЯ командировка на день рождения Зиминой. Приду пьяная, поздно, возможно, под утро. А ты остаешься на хозяйстве, и чтобы к моему возвращению…

— Ты прелесть, Олька, — улыбнулся он. — Слушай, напомни Гришкин телефон, пора уже выдергивать его на Бабу…

— Куда-куда?!.

…Александр прыгал через две ступеньки, поскольку лишь в последний момент допер, что единственный редакционный водитель куда-то повез шефа, а потому до интерната для одаренных детей (бывшая загородная дача некоего графа, теперь в черте города, но в о-о-очень отдаленном районе) придется добираться на перекладных, да еще и где-то пересечься с фотокором. Поэтому экономист Пашка, шагнувший ему навстречу из-за пальмы, был ну совсем не в тему.

— Чего тебе? Только быстро, я уже опаздываю.

Под лестницей уже никто не курил. Было тихо и гулко.

— Гэндальф, — негромко выговорил Пашка. — Главный очень просил тебя попридержать пока материал по Санину.

— С какой это стати? — Он все-таки притормозил.

— Главный просил. Очень.

Александр подошел поближе и, преодолевая желание взять «шестерку» за грудки, раздельно выговорил в упор:

— Нет, Паша, материал будет. Влад был моим другом. Так и передай Главному.

Получилось малость патетично; у экономиста дрогнули губы, и он стал похож на человека. Улыбнулся во всю ширь и сказал примирительно:

— Да ладно, он же только просил. Слушай, если ты дружил с Саниным, почему не стрельнул у него с десяток компов? А то две машины на всю редакцию, это ж смех… Хотя теперь-то что говорить.

Александр шагнул на ступеньку. Обернулся через плечо:

— Если я говорю «был», то не потому, что верю в его смерть. Труп в Дубравах — подстава, липа. Что бы там ни показала экспертиза.

И закончил уже пролетом ниже:

— Просто Влад Санин очень давно перестал быть моим другом.

— До чего же в кайф работать с Бабой! — сказал Гришаня.

Недавно он справил себе цифровой фотоаппарат и теперь щелкал без перерыва, запечатлевая, как Президент страны изящно нагибается, чтобы чмокнуть в щечку какую-нибудь особо одаренную девочку с бантиками или подарить коробку конструктора способному мальчику-очкарику. Она действительно неплохо смотрелась в окружении юной поросли — прям-таки супермногодетная мать-героиня с бесконечно любящей, мягкой и улыбчивой гримаской на лице. При этом, надо признать, безумно стильная и элегантная.

Странно, припомнил Александр, в институте ей, разумеется, не отказывали ни в уме, ни в пробивной силе, но почему-то не считали красивой, даже обаятельной. И все, конечно, выпали в осадок, когда сам Андрей Багалий, очаровашка, всеобщий любимец… ну и где он сейчас, этот ваш Багалий?..

Официальная часть мероприятия подошла к концу, детишек построили концлагерной колонной и погнали в столовую. Александр мысленно дал себе слово ни за что не позволить Оле засунуть Дашку в это заведение. Хотя если Олька упрется… он ведь и комбинаторировать дочь категорически не хотел, а толку?

Проверил, не глючит ли диктофон. Старая машинка работала нормально, только вот обещанное общение с прессой, похоже, откладывалось, поскольку Баба в окружении свиты и расфуфыренных работников интерната направилась в противоположную от журналистов сторону — вслед за детишками, видимо, дегустировать здешний общепит. Рослый телевизионщик позади Александра тихо матюкнулся.

Вернулся довольный Гришаня. Рухнул рядом на лавочку и тут же принялся просматривать отснятые кадры на миниатюрном цифровом мониторчике. Их было нескончаемое количество: Гришка фанател от Бабы, над этой его страстью прикалывалась вся редакция.

— Вчера выводил фоты Палыча, — заговорил он, не поднимая головы. — Тоже фактурный мужик, но как подумаешь… нет, ты глянь, Гэндальф, какой ракурс!.. Как представишь себе: выбрали б его, и пришлось бы каждый божий день снимать эту морду кирпичом. Я за Бабу голосовал. За нашу Ба-а-абу, — любовно протянул он и снова сунул фотоаппарат Александру под нос. — Вот эту на полосу и не проси, отдам на выставку.

— А Палыч как вышел, ничего?

— Все путем, третий сорт не брак. Уже в папке у верстальщиков.

Александр довольно покивал. Свежая, послевыборная фотография Владимира Николаенко была большой удачей. Экс-кандидат в Президенты, давно всеми похороненный политический труп некомбинаторного возраста, до вчерашнего дня вообще наотрез отказывался встречаться с журналистом. Пока сам не убедился — не без помощи родных органов, — что якобы санинское тело вовсе не случайно обнаружили именно в Дубравах, на территории, непосредственно прилегающей к его даче.