Шрифт:
Внезапно веки поднялись, и Корнелий увидел стылую пустоту. Точно смотришь в темный колодец и понимаешь, что камень никогда не долетит до дна.
Жабьи губы разомкнулись.
– Назови мне своё имя, незнакомец! – произнесла мраморная голова пограничным голосом, который мог принадлежать как взрослой, чуть охрипшей женщине, так и юноше-подростку.
– Демосфен я! – сказал Корнелий.
– Теперь я знаю твое истинное имя, Демосфен! Берегись, несчастный! Твоя жизнь в моих руках!
Корнелий застучал зубами сначала сильно, а затем подумал, что может отколоться эмаль, и поубавил рвения.
– Пожалуйста, не убивай меня! Ты кто? – взмолился он.
– Я не КТО, а ЧТО, – назидательно поправила каменная голова.
Глава 4
Mutatis mutandis [1]
Убитых им (дядей) на дуэлях он насчитывал одиннадцать человек. Он аккуратно записывал имена убитых в свой синодик. У него было двенадцать человек детей, которые все умерли в младенчестве, кроме двух дочерей. По мере того как умирали дети, он вычеркивал из своего синодика по одному имени из убитых им людей и ставил рядом слово «квит». Когда уже у него умер одиннадцатый ребенок, прелестная умная девочка, он вычеркнул последнее имя убитого им и сказал: «Ну, слава Богу, хоть мой курчавый цыганеночек будет жив».
М.Ф. Каменская «Воспоминания» (о графе Федоре Толстом)1
С соответствующими изменениями (лат.).
Ната осторожно отняла ладонь от носа. Против ожидания крови на ладони не наблюдалось – только две небольшие капли. Дверь, которую захлопнул барон мрака, еще дрожала.
– По-моему, Арей тоскует без Мефа, – сказала она.
– Подчеркиваю! С чего ты решила? – деятельно уточнил Чимоданов.
Он сидел на полу и озабоченно ощупывал отшибленное бедро. Будь удар нанесен боевым клинком, он уже истек бы кровью. Чимоданов давно усвоил, что любая рана в ноги зачастую опаснее раны в корпус. Слишком много там проходит крупных кровеносных сосудов.
– Ему некого бить, и он колотит нас утром и вечером, каждый день, – пожаловалась Ната плаксиво.
– Может, всё-таки тренирует?
– Сплошными спаррингами? Один на один, один против двоих, мы все против него?
– А ты какие тренировки хотела?
– Спокойное что-нибудь, с теорией, с записями в тетрадь, – мечтательно сказала Вихрова. – Как называется тот удар, как называется этот… Тесты всякие. Ну там какое спортивное оружие имеет вес до 770 г, клинок длиной до 90 см треугольного сечения и круглую гарду диаметром не более 13,5 см?
– Телескопическая дубинка? – лениво предположил Чимоданов, которому лень было опознавать шпагу.
В любом случае Вихрова куда чаще пользовалась рапирой, утверждая, что от шпаги у нее руки отвисают и становятся длинными, как у обезьяны. И это при том, что разница в весе между рапирой и шпагой всего в двести граммов.
– Разве можно бить девушку по лицу? – продолжала бунтовать Вихрова.
– Он тебя не бил по лицу. Только показал дыру в защите. Показал же, да? – привычно засомневался Мошкин.
В голосе у него ощущалось довольство. Сегодня он дважды достал Арея шестом в схватке один против троих. В первый раз, когда тот слегка подвис, атакуя Чимоданова, а во второй случайно, когда, лихорадочно отступая, наносил шестом предупреждающие сближение тычки.
– Ну да… Тебе хорошо говорить! Знай только держи дистанцию и долби! Это тебе любой дурак скажет, что из двух детсадовцев больнее дерется тот, у кого лопатка длиннее, – пробурчал Чимоданов.
Хотя он и часто поддевал Мошкина, на самом деле же относился к нему дружески. Во всяком случае, настолько, насколько вообще был способен на это чувство. Во многом происходило это потому, что они были абсолютно разные, а умения их и таланты не пересекались.
Единственный универсальный принцип мужской дружбы – дружба, в которой каждый признает главенство другого в чем-то. Один – главный по всему, что имеет руль и тормоза, другой – признанный спортсмен, третий – эрудит, знающий, как звали тещу императора Нерона, четвертый, допустим, дальше других плюет вишневыми косточками.
– А что у него за портрет в кабинете появился? Раньше вроде не было, – неожиданно спросил Чимоданов.
– У Арея? Какой портрет?
– Телка в старинном платье, довольно не уродливая, и рядом девчонка. Девчонка к ней жмется, типа ща нас замочат! – а та ее по башке гладит, – сказал Петруччо.
У него было странное свойство: всякий раз, как он бывал чем-то тронут, он становился нарочито грубым. Защитным цинизмом заглушал всякое ненормированное движение сердца.
– Это дочь и жена Арея, – насмешливо глядя на него, сказала Ната.
Она знала все и всегда, хотя внешне и притворялась рассеянной.
– Которых убил Яраат?
– У него других и не было, – подтвердила Вихрова. – Как ты там сказал? Телка в старинном платье? Ща нас замочат?
Чимоданов прикусил язык и пугливо осмотрелся. Если бы в этот момент со стены сорвалась одна из двух висевших алебард и надвое развалила бы ему голову, он бы счел это вполне закономерным.