— Предпочитаю возвращаться тем же путем, что и приехал, — сухо ответил Константин Федорович, давая понять: считает неуместными разговоры о его отъезде. Сочтет сам нужным — уедет.

Но Зуев и не заметил этой сухости, он согласно кивнул, когда Калашников пожелал проводить командарма.

Клыков бодрился изо всех сил. На аэродроме обнял Зуева, сорок дней воевали вместе, а будто бы годы.

— Не было у меня еще такого комиссара, Ваня, — шепнул Николай Кузьмич, боясь, что ввиду общего ослабления не удержит слезу. — Авось еще и послужим вместе. Береги армию. Тем, кто зимний ад прошел, — цены нету. А я даю слово большевика: не лягу в госпиталь, пока до Мерецкова не дойду и лично не доложу ему о трудной обстановке. Потребую реальной помощи фронта. Или…

Николай Кузьмич не стал говорить, что за этим «или». Да Зуев и сам хорошо понимал, что командарм, наверно, скажет Мерецкову: выводи армию из болот, Кирилл Афанасьевич. Теперь такое вроде может себе позволить, поскольку больше не командарм. Только вот и сейчас, пожалуй, не решится. Вот о помощи будет просить, и даже в категорической форме. А где ее взять тому же Мерецкову?

— Поправляйся, Николай Кузьмич, — ласково проговорил он, искренне сожалея о разлуке. Клыкова комиссар ценил, генерал был одним из немногих, кто умел грамотно воевать и солдат берег, а последнее для Зуева было главным мерилом военного искусства. — Армию сберегу… Возвращайся командовать.

Иван Васильевич не мог знать, что напророчил он только на вторую половину. Комиссар произносил обычные слова, которые говорят в таких случаях, старался только вложить в них больше чувства, чтобы скрасить командарму последние минуты перед расставанием. Генерал Власов и замначальника политуправления стояли поодаль. Они уже попрощались с Клыковым и тактично отошли: пусть простятся эти двое.

— Мне хотелось бы поговорить с вами отдельно, — сказал Константин Федорович. — Ведь вы давно уже во Второй ударной…

— Можно и поговорить, — отозвался Власов, не высказывая ни особого восторга, но и без тени какой-либо досады. — Давайте в штабе или на чашку чая ко мне… Вы ведь в Москве прежде служили? Расскажете о столице. Вроде неплохо Москву знаю, учился в академии, но, признаться, давно в ней не бывал.

— Как это? — не понял Калашников. — Вы ж армией там командовали!

— Так то под Москвой, — ухмыльнулся Власов. — А саму ее, первопрестольную, и не видел, можно сказать. Сначала в госпитале, потом в войсках… Хотя первый штаб наш был на Ленинградском проспекте. Но там всем поначалу Сандалов заправлял, начальник штаба, Леонид Михайлович. Не знакомы?

— Не имел чести, — несколько смущенно ответил Калашников. — Я ведь в Действующей армии недавно…

Власов с интересом всмотрелся в собеседника.

— А по какой вы части были? — спросил он.

— Секретарь Московского горкома партии, — стараясь произнести титул без нажима, ответил Калашников.

Власов уважительно промолчал и понимающе кивнул.

— Ополчение нам готовили, — сказал он, давая понять, что пусть товарищ не смущается, они, военные люди, понимают: фронт силен тылом.

— И этим тоже занимался, — многозначительно ответил Калашников.

Они стали пить чай. Власов рассказывал о жизни в Китае, о том, каким шикарным орденом его там наградили.

— А в прошлом году на параде вы были? — неожиданно спросил Власов.

Калашников вздохнул.

— Нет, отсутствовал в столице в те дни, — запнувшись, ответил он. — Но фильм о нем, конечно, смотрел.

В стране не было, наверно, человека, который не видел бы хроники о параде на Красной площади Седьмого ноября.

— К нам в армию части прямо с того парада приходили, — пояснил вопрос генерал Власов.

Они оба не знали, а Константину даже Щербаков — секретарь ЦК и его шеф по МГК ВКП (б) — об этом не сказал, когда тот вернулся из командировки, что ход с парадом Александр Сергеевич придумал. Тогда Щербаков собрал командиров частей, подготовленных к отправке в армии Западного фронта, и заявил им: «Партийное руководство, представители столицы хотят лично убедиться в готовности отправляемых на защиту Москвы войск. Смотр проведем в первой половине ноября на Зубовской площади». Собрали воинские части на Зубовской, а оттуда провели их по Красной площади. Это прохождение и сняли на кинопленку. А Сталин произнес речь в другое время и в другом месте. Эти кадры подмонтировали к хронике, и пропагандистскую задачу документальный фильм выполнил блестяще.

— Речь товарища Сталина на параде помню наизусть, — с волнением произнес Калашников. — Мобилизует она, вдохновляет. Особенно слова вождя о прославленных знаменах русских полководцев. Здорово сказано!

— И своевременно, — живо отозвался генерал Власов. — Когда Отечеству бывало туго, его не раз и не два спасало обращение к патриотизму народа. Вспомните Сергия Радонежского, патриарха Гермогена, Минина и Пожарского, партизанов войны восемьсот двенадцатого года…

Он хотел добавить, что как ни крути с идеей союза свободных республик, а государственность наша была, есть и остается российской, на ней, матушке Великороссии, все и держится, она и скрепляет народы и народности воедино, не давая пожрать их завидущим соседям.