– Взгляни-ка, мама, – сказал он.

– Покажи, что это, – промолвила Осуги, потянувшись за свидетельством, но Матахати крепко держал свиток.

– Мама, тебе не надо обо мне беспокоиться.

Осуги кивнула.

– Молодец! Посмотри, Гон! Великолепно! Когда Матахати был совсем маленьким, я уже знала, что он умнее и способнее Такэдзо и других мальчишек.

Осуги от радости говорила, брызгая слюной. Палец Матахати вдруг съехал в сторону, отрыв имя Сасаки Кодзиро.

– Подожди-ка! – промолвила Осуги. – Почему здесь написано «Сасаки Кодзиро»?

– Что? Ах, это! Под этим именем я сражаюсь.

– Чужое имя. Зачем оно тебе? Разве тебя не устраивает собственное – Хонъидэн Матахати?

– Конечно, – ответил Матахати, соображая, как вывернуться. – Я решил его скрыть. Мое постыдное прошлое бросило бы тень на память предков.

– Ясно. Правильное решение. Ты, верно, ничего не знаешь о событиях в нашей деревне. Расскажу, слушай внимательно, это важно.

Осуги пустилась в повествование о происшествии, приключившемся в Миямото, умышленно выбирая выражения таким образом, чтобы подтолкнуть Матахати к действию. Рассказала об оскорблении, нанесенном семейству Хонъидэн, о многолетних поисках Оцу и Такэдзо.

Она старалась сдерживаться, но все же разволновалась, на глазах навернулись слезы, а голос зазвучал глуше.

Матахати слушал, склонив голову. Его потрясла живость повествования. Ему хотелось быть хорошим и послушным сыном. Осуги волновали честь семьи и самурайская гордость, но Матахати больнее задевало другое – Оцу его больше не любила, если все сказанное было правдой. Он впервые услышал об этом.

– Это правда? – спросил Матахати.

Заметив, как Матахати изменился в лице, Осуги сделала ошибочный вывод, что ее нотации о чести и самурайском духе возымели действие.

– Не веришь мне, спроси дядюшку Гона. Эта вертихвостка, предав тебя, удрала с Такэдзо. Тот тоже хорош. Зная, что тебя некоторое время не будет дома, завлек Оцу и бежал с ней. Я правильно говорю, Гон?

– Точно. Оцу помогла Такэдзо освободиться от пут, когда тот был привязан к дереву, а потом они вместе скрылись. И раньше поговаривали, что между ними что-то есть.

Услышанное пробудило в Матахати самые темные чувства, подогрев его ненависть к другу детства. Осуги, уловив перемену в настроении сына, принялась раздувать зароненную искру.

– Вот видишь, Матахати? Понимаешь, почему я и дядюшка Гон покинули деревню? Мы обязаны отомстить этой парочке. Я не могу появиться в Миямото или предстать перед поминальными табличками наших предков, пока мы их не убьем.

– Да.

– Тебе ясно, что и ты не можешь ступить на родную землю, если мы не отомстим за себя?

– Я не вернусь. Никогда.

– Дело не в том. Ты должен убить их обоих. Они – смертельные враги нашей семьи.

– Наверно.

– Ты нерешительно отвечаешь. Почему? Не уверен в своих силах? Сумеешь убить Такэдзо?

– Сил хватит, – возразил Матахати.

– Не робей, Матахати. Я всегда буду рядом, – успокоил дядюшка Гон.

– И старая мать, – добавила Осуги. – Привезем их головы в подарок нашей деревне. Как, по-твоему? Если мы вернемся с таким трофеем, ты смело можешь вернуться, найти жену и поселиться в своем доме. Подтвердишь, что ты истинный самурай, и заслужишь уважение. Во всем Ёсино нет более славной фамилии, чем Хонъидэн. Ты, несомненно, ещё раз подтвердишь это. Ты готов, Матахати? Выполнишь свой долг?

– Да, мама.

– Хорошо, сын. Гон, что ты там стоишь? Подойди, поздравь мальчика. Он поклялся отомстить Такэдзо и Оцу. – Добившись своего, Осуги с видимым усилием поднялась. – Ох-хо-хо! Как болит! – закряхтела она.

– Что с тобой? – спросил дядюшка Гон.

– Земля холодная, живот и поясницу ломит.

– Худо. Снова геморрой прихватил.

– Я понесу тебя на спине, мама, – предложил Матахати в порыве сыновней нежности.

– Понесешь? Как хорошо!

Осуги прослезилась от умиления, устраиваясь на спине Матахати.

– Смотри, Гон! Сын понесет меня!

Матахати тоже растрогался, почувствовав, как слезы матери падают ему на шею.

– Где вы остановились, дядюшка Гон? – спросил он.

– Пока нигде, но нам подойдет любой постоялый двор.

– Ладно.

Осуги слегка раскачивалась в такт шагам Матахати.

– Какая ты легкая, мама! Как пушинка. Куда легче камней.