когда оцепенение начало проходить и принц, очнувшись,

почувствовал мертвящий холод и убедился, что не может

пошевелиться, стесненный оковами, едва позволявшими

ему сдвинуться с прелой соломы, на которую его поло-

жили. Его первой мыслью было, что это страшный сон, но

на смену пришла смутная догадка, близкая к истине. Он

звал, кричал, потом бешено взвыл – никто не приходил на

помощь, и только эхо под сводами темницы отвечало на

зов. Приспешник дьявола слышал эти вопли муки и на-

рочно мешкал, взвешивая, достаточно ли они вознаграж-

дают его за те уколы и попреки, которыми Ротсей выражал

ему, бывало, свое инстинктивное отвращение. Когда не-

счастный юноша, обессилев и утратив надежду, умолк,

негодяй решил предстать пред своим узником. Он отомк-

нул замки, цепь упала. Принц привстал, насколько позво-

ляли оковы. Красный свет, так ударивший в глаза, что он

невольно зажмурился, заструился сверху, сквозь своды, и,

когда он снова поднял веки, свет озарил отвратительный

образ человека, которого он имел основания считать

умершим, узник отшатнулся в ужасе.

– Я осужден и отвержен! – вскричал он. – И самый

мерзкий демон преисподней прислан мучить меня!

– Я жив, милорд, – сказал Бонтрон, – а чтоб вы тоже

могли жить и радоваться жизни, соизвольте сесть и ешьте

ваш обед.

– Сними с меня кандалы, – сказал принц, – выпусти

меня из темницы, и хоть ты и презренный пес, ты станешь

самым богатым человеком в Шотландии.

– Дайте мне золота на вес ваших оков, – сказал Бонтрон,

– и я все же предпочту видеть на вас кандалы, чем овладеть

сокровищем… Смотрите!. Вы любили вкусно поесть –

гляньте же, как я для вас постарался.

С дьявольской усмешкой негодяй развернул кусок не-

выделанной шкуры, прикрывавший предмет, который он

нес под мышкой, и, поводя фонарем, показал несчастному

принцу только что отрубленную бычью голову – знак не-

преложного смертного приговора, понятный в Шотландии

каждому. Он поставил голову в изножье ложа, или, пра-

вильней сказать, подстилки, на которую бросили принца.

– Будьте умеренны в еде, – сказал он, – вряд ли скоро вы

снова получите обед.

– Скажи мне только одно, негодяй, – сказал принц, –

Рэморни знает, как со мной обращаются?

– А как бы иначе ты угодил сюда? Бедный кулик, по-

пался ты в силки! – ответил убийца.

После этих слов дверь затворилась, загремели засовы, и

несчастный принц вновь остался во мраке, одиночестве и

горе.

– О, мой отец!. Отец. Ты был провидцем!. Посох, на

который я опирался, и впрямь обернулся копьем…

Мы не будем останавливаться на потянувшихся долгой

чередой часах и днях телесной муки и безнадежного от-

чаяния.

Но неугодно было небу, чтобы такое великое преступ-

ление свершилось безнаказанно.

О Кэтрин Гловер и певице никто не думал – было не до

них: казалось, всех только и занимала болезнь принца,

однако им обеим не дозволили выходить за стены замка,

пока не выяснится, чем разрешится опасный недуг и

впрямь ли он заразителен. Лишенные другого общества,

две женщины если не сдружились, то все же сблизились, и

союз их стал еще теснее, когда Кэтрин узнала, что перед

нею та самая девушка-менестрель, из-за которой Генри

Уинд навлек на себя ее немилость. Теперь она оконча-

тельно уверилась в его невиновности и с радостью слушала

похвалы, которые Луиза щедро воздавала своему рыцар-

ственному заступнику. С другой стороны, музыкантша,

сознавая, насколько превосходит ее Кэтрин и по общест-

венному положению и нравственной силой, охотно оста-

навливалась на предмете, который был ей, видимо, при-

ятен, и, исполненная благодарности к храброму кузнецу,

пела песенку «О верном и храбром», издавна любимую

шотландцами:

О, верный мой,

О, храбрый мой!