Я сделал большую паузу и начал маленькими глоточками пить кофе. Поверх чашки я все время наблюдал за ней. Я видел, как задрожали ее пальцы, в которых она держала сигарету, а вокруг губ от волнения появились белые пятна. Кажется, ей не очень-то понравилось то, что я ей сейчас сказал.

Но она быстро взяла себя в руки, и, когда начала говорить, ее голос был по-прежнему твердым, хотя в нем появились нотки волнения.

— Это очень интересно, — сказала она. — Какие же новые данные они обнаружили? Я и не предполагала, что в отношении смерти моего мужа могут быть какие-то сомнения. Это дело уже давно закончено.

Она раздавила в пепельнице сигарету и. уже полностью овладела собой. Я поставил чашечку на блюдце, протянул ей еще одну сигарету и закурил сам.

— Видите ли, какое тут дело, — сказал я. — Заключение следователя, производившего расследование, не имеет никакого значения, если окружной прокурор сочтет, что он располагает новыми, очень важными данными. Мой приятель из канцелярии окружного прокурора сказал мне, что им стало известно, что в тот вечер, когда, как предполагалось, Грэнворт Эймс покончил жизнь самоубийством, вы были не в Коннектикуте. Они совершенно точно установили, что в тот вечер вы были в Нью-Йорке. Мало того, также совершенно точно установлено, что последним человеком, видевшим Грэнворта Эймса перед его смертью, были вы. Понимаете?

— Понимаю, — глухо проговорила она.

— Ребята из канцелярии окружного прокурора носятся со странной идеей, ну, вы сами знаете, что это за люди из конторы окружного прокурора. Им бы только прицепить кому-нибудь какое-нибудь обвинение. Да, собственно, в этом и заключается их работа. Вы понимаете, кто-то намекнул им, что Грэнворт Эймс вовсе не кончал жизнь самоубийством. Его убили.

Она стряхнула пепел с сигареты.

— Все это звучит ужасно смешно, мистер Фрэйм, — сказала она. — Ведь ночной сторож на пристани Коттон Уорф подтвердил, что он видел, как Грэнворт сам направил машину в сваи. А ведь это могло быть только самоубийством. Не так ли?

— Конечно, — согласился я, — все это, безусловно, так. Но я должен вам рассказать, что произошло потом. Мой приятель рассказал мне, что у них есть сведения о том, что вы пытались всучить здешнему банку фальшивые облигации. Ну, конечно, об этом случае было сразу доложено федеральным властям, которые, конечно, тут же отправили для расследования своего агента. Он приехал в Нью-Йорк и выколотил из ночного сторожа всю правду. То, что ночной сторож сказал, что он видел, и то, что он видел на самом деле, — две совершенно разные вещи. Агенту этот ночной сторож сказал, что он видел, как машина Грэнворта Эймса медленно подъехала к пристани и начала спускаться. Когда она уже была на половине пути, дверца машины открылась, и кто-то из нее выпрыгнул. Он, конечно, в темноте не мог видеть, кто это был, но утверждает, что женщина. Он видел потом, как эта женщина что-то сделала внутри машины и быстро захлопнула дверцу, а машина вдруг пришла в движение и, набирая скорость, налетев на деревянную сваю, перевернулась в реку.

— Понимаю, — сказала она. — А почему ночной сторож не рассказал об этом следователю во время следствия?

Я улыбнулся.

— У него для этого были причины, леди, весьма уважительные причины. Он молчал об этом маленьком инциденте потому, что некий парень Лэнгтон Бэрдль, который работал секретарем у вашего мужа, дал ему тысячу долларов, чтобы сторож забыл все подробности этого происшествия, за исключением того, что он просто видел, как машина налетела на сваю, перевернулась и рухнула в реку.

Она смотрела на меня как пораженная громом.

— По-видимому, этот парень Бэрдль питает к вам самые дружеские чувства, — продолжал я, — потому что, когда агент заходил к нему до разговора с ночным сторожем, он уверял, что вас в этот вечер в Нью-Йорке не было, что вы были в Коннектикуте. И он не только наврал агенту, он сделал еще и следующее: на другой вечер после смерти вашего мужа он полетел в Коттон Уорф и подкупил сторожа, чтобы тот держал язык за зубами.

Вот так-то. Так о чем говорят эти факты? А говорят они о том, что, вероятно, Грэнворта Эймса затолкали в машину уже мертвого. И какая-то женщина сама привезла тело Грэнворта Эймса на пристань. Понимаете?

Некоторое время она вообще не могла ничего вымолвить, только облизывала язычком пересохшие губы. Правда, это у нее получалось довольно мило, но она все же здорово перепугалась. Но довольно скоро она опять взяла себя в руки.

— Если Грэнворт был убит, они могли бы установить это при вскрытии, — сказала она.

— Либо да, либо нет, — сказал я. — Мой приятель говорил, что лицо Грэнворта при падении с машины было разбито до неузнаваемости. Когда машина стукнулась о дно реки, он со всего размаха врезался в ветровое стекло. Череп был совершенно разбит. Но… это могли сделать до того, как его впихнули в машину.

— Я абсолютно ничего не понимаю, — сказала она. — И я не понимаю, зачем Лэнгтону Бэрдлю понадобилось подкупать сторожа, чтобы тот говорил неправду. Зачем он это сделал?

— Убей меня Бог, леди, не знаю, — сказал я. — Но я уверен, что ребята из канцелярии окружного прокурора живо все разузнают, если как следует, с пристрастием, допросят кого полагается.

Я спросил у нее, не хочет ли она еще чашечку кофе, она согласилась, и я заказал. Пока мы ждали кофе, я не спускал глаз с Генриетты. Она глубоко задумалась, и это неудивительно, потому что я дал ей достаточно пищи для размышлений.