— Значит, ты понимаешь.

— Мы с тобой испытываем разные чувства.

— Это просто вопрос степени. Ты жаждешь возмездия за свою личную боль, а я — за страдания целой расы.

— Как благородно с твоей стороны! — Она сознательно попыталась уязвить его.

— Ты из Квалоча. Мне казалось, ты должна сочувствовать тому, что я делаю.

— То, что мои родители были квалочианцами, еще не делает и меня квалочианкой.

— Ошибаешься. Кровь рано или поздно возьмет свое.

— Я почти не знаю, что это такое — быть квалочианкой. А то ничтожное знание, которым обладаю, ничего хорошего мне не дало.

— Вряд ли в этом виноваты квалочианцы. Если только ты не склонна упрекать тех, кто сам стал жертвой.

— История Квалоча — это история жертв. Можно ли сражаться с историей?

— Историю делают люди. С ними сражаться можно. Или, по крайней мере, с теми, кто причинил нам зло и продолжает его причинять.

— В таком случае тебе придется сражаться со всем миром. Ничего себе амбиции!

— Тебе мало что известно о нашем прошлом, так я понимаю? И о нашей культуре?

— Разве существует что-нибудь стоящее, помимо того, что мы раса воинов?

— Очень многое, Таналвах. И все это с каждым годом уходит в небытие. Можешь ты говорить по-квалочиански или хотя бы понимать? — Таналвах покачала головой. — Язык — это первое, чего нас лишили, потому что им известна сила слов. Были времена, когда в этой стране многие места носили квалочианские названия. Их больше нет. А там, где полностью упразднить язык невозможно, его искажают. Вторжение называют освобождением, рабство — свободой. И теперь, когда наши обычаи и верования утрачены, этих изменений никто просто не замечает.

— Я не утратила веру, — возмутилась она. — Я поклоняюсь Ипарратер, защитнице…

— … угнетенных. Знаю. Она — ринтарахская богиня.

— А ты что, веришь в старых квалочианских богов?

— Я не поклоняюсь никаким богам.

— Зря.

— Кому, по-твоему, следует поклоняться? Мапою, богу купален? Вену, богу тряпичников? Или, может, Исабели, богине сапожников?

— Ты смеешься надо мной!

— Нет. Просто удивляюсь, почему, если тебе так уж хочется кому-то поклоняться, ты почитаешь чужеземную богиню, а не квалочианских богов.

— Какой в этом смысл? Боги Квалоча покинули нас.

— А твоя новая богиня — нет?

— В твоем ожесточившемся сердце, Рит, нет места ни для любви, ни для веры.

— Боги ничего не сделали для меня. Если они вообще существуют. Я иду своей дорогой.

— Презирая силы, которые дали тебе жизнь, ты накликаешь на себя беду, Рит.

— Жизнь? А что такое жизнь? Просто разница между тем, на что мы надеемся и что получаем в действительности.

Она устремила на него холодный взгляд.

— Если ты действительно так думаешь, мне тебя жаль.

Больше говорить было не о чем. Таналвах отвернулась и в конце концов уснула — или просто притворилась, что спит.

Кэлдасон караулил до рассвета, когда пришла Серра, чтобы сменить его.

Только тогда он сам погрузился в сон.

Он стоял на краю поля, заросшего золотистой пшеницей высотой по грудь.

Солнце испепеляло землю, от жары подрагивал воздух. Ветра почти не ощущалось. Тишину нарушали лишь жужжание пчел и редкие птичьи голоса.

Вдали, почти на другом конце поля, краем глаза он заметил движение. Что-то или кто-то двигался через посевы в его направлении. Он не мог разглядеть, кто именно, видел лишь, как колышется пшеница. А потом он увидел кое-что еще.

Все на том же дальнем конце поля появились пятеро всадников. Словно корабли, бороздящие золотистое море, они углубились в пшеницу. Он слышал крики и видел, как всадники безжалостно хлещут коней.

Их невидимая жертва продолжала двигаться вперед, оказываясь к нему все ближе и ближе. Преследователи, не беспокоясь о том, что вытаптывают поле, сокращали разрыв.

Внезапно в поле зрения появилась фигура. Он узнал старика, которого уже не раз видел прежде, тот нес на руках ребенка лет трех-четырех. Мальчик тоже казался знакомым, вот только непонятно почему.

Прижимая к себе ребенка, старик с удивительным для его возраста проворством пронесся мимо.

И снова он — лишь бессильный наблюдатель, недоступный зрению участников разыгравшейся драмы.

Он повернулся и последовал за стариком. Теперь пшеничное поле оказалось за спиной, а впереди расстилалась заросшая травой равнина с округлыми холмами. Старик бежал по направлению к другой, заметно большей группе всадников, скачущих ему навстречу, — по всей видимости, союзников. Как только они встретились, он, все с той же поразительной для его лет ловкостью, вскарабкался на свободного жеребца, посадил мальчика перед собой и во весь опор поскакал прочь. Остальные всадники, однако, остались, выстраивая линию обороны.