– Многие, вглядевшись в фигуры на стене, узнают себя и станут гневно завывать от бессильной ярости!

– Ваш шедевр будет исполнен страсти.

– Да-да, именно страсти! – вскричал Петриниус с набитым ртом, плюясь крошками баранины. – Я вложу в него всю боль своего сердца, всю точность руки и глаза.

– Но разве ваше творчество не действует на прототипы? – спросил Астольфо. – Из того, что приходилось слышать о Манони, я понял одну вещь: его искусство настолько мощно, что, когда он испытывает недобрые чувства к оригиналу, тот действительно заболевает. Говорят, некоторые – даже смертельно.

– Ба! – фыркнул Петриниус, глотнув вина. – Все это сказки! Старушечьи суеверия. И я вовсе не уверен, что Манони заслужил столь высокую репутацию. Я могу показать вам слабые места в его лучших работах.

– Значит, это неправда, что творчество художника может повлиять на здоровье модели?

– Это неправда, хотя многие мои собратья предпочитают поддерживать эту легенду. Однако что касается теней, все верно. Так получается, что портрет тени может повлиять на ее внешность, в хорошем или плохом смысле.

– Понимаю. Наверное, на результат действует страсть, владеющая художником?

– Отчасти. Однако, я вижу, ты пытаешься выведать мои секреты? Спасибо, я больше не голоден, не страдаю от жажды и потому удаляюсь.

– Может, я сумею соблазнить тебя сладким вином с островов Солнечного сияния? Свежей дыней?

– Прибереги свои манеры для другого случая, Астольфо. Я желаю тебе доброй ночи.

После резкого ухода Петриниуса, который, пьяно пошатываясь, размахивал молескиновым [10] пакетом, унося фрагмент тени Маласпино, Астольфо предложил мне пройти в малую библиотеку и выпить перед сном. Там, за письменным столом, уже ждал Мютано, перед которым стояли графин с шерри и три маленьких бокала.

Несколько минут он оживленно беседовал с Астольфо на языке жестов, которого я не знал. Астольфо налил шерри, и мы молча выпили, после чего хозяин обратился ко мне:

– Итак, что нам удалось узнать сегодня вечером?

– Что Петриниус так и напрашивается на трепку. Его талант, столь высоко ценимый, когда речь идет о красках и холсте, тут же тает, стоит ему открыть рот.

– Да, он распознал в тебе безмозглого болвана и, признаюсь, попал в точку.

– Ничего, под вашим руководством, надо полагать, я приобрету необходимые лоск и остроумие и научусь вкрадчиво бормотать пустые комплименты. Вы еще будете гордиться своим созданием, – парировал я.

Должно быть, столь неожиданный сарказм застал учителя врасплох, ибо он не сразу нашелся с ответом.

– Замечаю, ты выгодно используешь свою внешность. Никогда не помешает казаться глупее, чем есть на самом деле. Люди склонны обманываться, и это можно обернуть к нашей выгоде.

Я кивнул. Его слова пробудили во мне надежду, что наше сотрудничество, пусть и ненадолго, но продолжится.

– Скажи, какие физические качества, по-твоему, способствуют силе творчества господина Петриниуса?

– Я поражен его манерами. Он весь состоит из ломаных, дерганых, резких движений. Изгибает под немыслимыми углами свое тело так же часто, как искажает немыслимыми гримасами лицо – и все же его рисунки безупречны до такой степени, что можно подумать, будто он создает их одним дыханием.

– Странно представить, что человек, который пьет вино, как воду, и громко чавкает, роняя крошки на стол, тот же самый художник, который создает гениальные картины. Взяв кисть, он разительно меняется.

– Он свивает и развивает кольца, словно гадюка в пламени.

– Да, и поэтому видит окружающее совсем иначе, чем мы. Заметил его глаза?

– Они разного цвета.

– Ярко-синий – наблюдателен и точен. Левый, оттенка стали кинжального клинка, был потерян в уличной драке. Ему приходится постоянно вертеть головой, чтобы видеть окружающее. Потеря зрения на один глаз дала ему преимущество в изображении теней.

– Значит, он приобрел ценное увечье.

– Вернее, сам сделал его ценным. Его увечья и чудачества тщательно культивируются. Дурные манеры и грубоватая речь, говорящие о независимом характере, свободном от низкопоклонства и подхалимажа, а также постоянная бравада повышают гонорары, которых он требует. Там, где иному приходится есть жаб, чтобы добиться милости сильных мира сего, Петриниус изрыгает яд – и получает признание. Его великая фреска в законченном виде будет считаться наиболее мощным памятником мизантропии. Многие в этом городе придут в бешенство, узнав на фреске себя. Если он к тому же изобразит их тени, несчастные вскоре придут к печальному концу. Полоска тени злодея Маласпино даст ему еще больше власти. Некоторые высокопоставленные персоны жестоко пострадают, увидев последнее произведение Петриниуса.

– Но это рискованно, – заметил я. – Кое-кто их знатных людей сотрет его с лица земли, если он посмеет их прогневить.

– Он полагается на защиту своего гения. Заметил, что он рассказывал об украденной тени?

– Но он ничего не знает. Утверждал, что тень не украли силой. И не стащили потихоньку.

– Знаешь первые два способа, которыми крадут тени?

– Тайком, – ответил я, – и это называется «отделение тени». Или силой, и тогда это называется «отсечение тени». Третьего способа я не знаю, поскольку вы еще не сочли нужным о нем рассказать.