Эмманюэль Бов – французский романист, умерший в 1945 году, в возрасте сорока семи лет; он написал двадцать восемь книг о "конченых" персонажах, которые, как правило, заканчивали жизнь в общей могиле. Сам он, тем не менее, погребен на кладбище Монпарнасс, в так называемом "еврейском" секторе, в фамильном склепе своей второй жены, Луизы Оттенсоер-Бов. Это типичный французский мавзолей, с железной витой решеткой, витражом и алтарем для цветочных ваз и горшков, но цветов в них никогда не бывает. Он чем-то похож на забытого сироту. Прошлогодние мертвые листья застилают плиточный пол, в углах – паутина… ничто по настоящему не указывает на то, что здесь покоится значительный французский писатель. Некоторые почитатели Бова… те, кто стали его читать в семидесятые годы, когда он был "открыт" и переиздан, а в "Либерасьон" и "Ле Монд" появились статьи с заголовками типа: "А вы, вы читали Эмманюэля Бова?"… приходят на кладбище. Они останавливаются у кадастровой конторы, при главном входе, ждут, пока служащие перелистают старые кадастры пожелтевших от времени документов, и, наконец, отыскивают могилу; но, очевидно, находят меланхолическую атмосферу этого места, с ее паутиной и мертвыми листьями, весьма соответствующей духу Бова и не решаются ее нарушать.

(…)

Бову было двадцать четыре года, когда он написал свой первый роман "Мои друзья" и открыл французам новый романный жанр умилительного одиночества и нищеты. "Мои друзья" рассказывают об одиночестве существ, лишенных какого-либо морального и эмоционального задела, о несостоявшихся встречах, поскольку людям, их назначившим, не хватило чести, трезвости или сочувствия. Это безжалостное описание поражения, почти клиническое, поразительное для страны, где одиночество служило поводом к феноменологической диссертации, либо предоставляло возможность для формалистических изощрений… находиться одному в кафе, например, или одному, с цветком в руке, на кладбище Монпарнасса. Тема бессилия была совершенно не освоена французской литературой. Русские умели превращать несостоявшиеся встречи в повествования, одновременно скорбные, забавные и просветленные, а немцы видели в них жестокие парадигмы современного человека, но в "Моих друзьях" не было ничего просветляющего или парадигматического… именно поэтому книга произвела сенсацию. Бов стал, на какое-то время, довольно известным. Он был удостоен премии Фигьер, и его обхаживали некоторые из лучших издательств страны… Эмиль-Поль, Фаяр, Кальман-Леви, Галлимар… Он продолжал писать и публиковаться на протяжении всей своей жизни. Ив Ривьер, издатель книг по искусству, который начал "открытие" Бова, одиннадцать лет назад, с публикации трех рассказов, иллюстрированных Жаном Мессажье, Брамом Ван Вельде и Роланом Топором, утверждает, что тот просто в неудачный момент умер и что в 1945 году, после войны, когда все остальные французские писатели занимались своей репутацией, Бовом "пренебрегли". Старый друг Бова, писатель Эмманюэль Робле, говорит, что тот претерпел "обман судьбы". Дадаист Филипп Супо, который тоже знал Бова, полагает, что тот "был слишком скрытен, чтобы его помнили". Люди, помнившие о нем после войны, составляли своеобразную группу. Им нравилась загадочность этого человека. То, что большинство из них ничего не знало о нем, составляло часть его очарования. Его называли застенчивым, молчаливым и одиноким… Супо говорит "слишком скрытен", но другие говорят "паталогочески скрытен"… и его почитатели видели в нем архетип романиста-антигероя. В их представлении, его дух соответствовал нынешнему состоянию его могилы. Им нравилось представлять Бова среди нищих, иждивенцев и спекулянтов его романов и видеть в нем отца романистов типа Самюэля Беккета (лишь на восемь лет младше его) и Жана Жене. Беккет, это правда, читал Бова и не скрывал своего восхищения перед ним, но они не были друзьями. Друзья Бова были не совсем "бовскими". Это были люди эмоциональные и страстные: Робле, Супо, Жан Кассу, который писал заметки об искусстве, одно время возглавлял Музей современного искусства в Париже и был одним из героев Сопротивления, писатель Марсель Эме. Эме умер в 1967 году, но остальные еще живы. Некоторые очень стары; и поэтому, будучи одновременно старыми и знаменитыми, они воспринимают наносимые им визиты как своего рода проявление почтения. У них нет особого желания проводить их за рассказами о ком-либо другом, кроме себя.

Супо восемьдесят семь лет. Он живет в доме престарелых, что недалеко от порта Отой, и делит свою комнату с огромным свертком серебряной фольги, начатым несколько лет назад, когда он стал украшать интерьер своей комнаты сигаретными пачками и кусочками фольги, к которой и пристрастился; иногда, рассказывая о своем друге, он качает головой и говорит, что Эмманюэль Бов не единственный, кого забыли. Кассу восемьдесят восемь лет. Он живет среди своих книг и картин, в старой и просторной квартире недалеко от Сорбонны, в которой он воспитал свою семью, и по-прежнему носит берет из шелка, зеленый с черным… черный – знак траура, зеленый – знак надежды. Это личная награда Голля, а это значит, что Генерал лично отметил вашу верность Франции и непримиримость к немцам. У него всего тысяча товарищей по награде. Кассу рассказывает, что даже сейчас, когда они встречаются на улице или в кафе, они приветствуют друг друга словами: "Бонжур, Копаньон". Он предпочел бы беседовать с вами о подобного рода вещах, нежели об Эмманюэле Бове, но он написал прекрасное предисловие к "Моим друзьям", когда Фламмарион переиздал эту книгу восемь лет тому назад, и он говорит о невероятной "наивности" горя в романах Бова и пристрастии самого Бова к "умеренному отчаянию". Вставленная в рамку фотография Рильке, снятого в саду Вальмон совсем незадолго до его смерти, висит в салоне, и Кассу говорит, что восхищение его друга Рильке от "Моих друзей" его совершенно не удивило. Может быть, разрозненные ремарки о Париже, содержащиеся в книге, напомнили Рильке Париж Мальты Лорид Бриг, или даже его собственный.

"Мои друзья" начинаются так: "Я просыпаюсь: мой рот открыт. Зубы грязные: их следовало бы чистить на ночь, но я все никак на это не отважусь". Виктор Батон, инвалид войны, просыпается. Он начинает свой день абсолютно неприкаянным. Ему холодно и его глаза гноятся. Волосы слиплись. Нос течет. Потолок его мансарды протекает, и вода капает ему на подбородок. Виктор любит себя тщательно исследовать. Его "друзья" – это, по сути, каталог… или скрижаль… его разочарований, и Виктор их описывает, словно для того, чтобы проснуться, с эгоцентризмом, граничащим с бесстыдством. Но сама мысль иметь друга ему нравится. Он говорит, что ищет его. Он спит с Люсией, которая держит бар на улице Сены. Он надеется, что после, она пригласит его в свой бар на чашку кофе, и чувствует себя очень несчастным, когда она не делает этого. Он встречает богатого человека, который предлагает ему работу. Он пристает к дочери этого человека, когда та возвращается со школы, и, поскольку этот человек сердится и прогоняет его, он вновь спрашивает себя, за что люди не перестают причинять ему боль. Он пробует еще трех-четырех "друзей", прежде чем соседи не начинают жаловаться на него и его хозяйка велит ему съехать, и книга заканчивается тем, что Виктор лежит, отвернувшись, на своей влажной постели, в мансарде, и жалуется. Он говорит, что не видит никакой возможности найти друзей, которых бы хотел. И в это момент трудно с ним не согласиться.

"Мои друзья" считается лучшей книгой Бова. Этикет, с его мелочным церемониалом, приводит героя к неудачам и придает им, по выражению Беккета, "трогательность". Чувствительность Бова скорее немецкая, чем французская или… отец Бова был русским… русская. Петер Хандке, австрийский писатель, и Вим Вендерс, немецкий режиссер, говорят сегодня о Бове так же по-свойски, как Рильке в разговорах с Кассу шестьдесят лет назад. Во Франции, это в основном артисты, вроде Топора и Мессажье, кто чувствуют себя близкими Бову. Для них очень конкретный и точный язык Бова – это язык, адресованный глазу, глазу, который умеет читать образы. Топор начал читать Бова, потому что знакомый писатель… писатель с "чувством тоски", говорит Топор… описал ему его, как "мастера угрюмых образов", и Топор, сам неоспоримый мастер угрюмых образов, захотел его прочесть. Он купил свою первую книгу Бова в 1963 году, за несколько франков, и, не дороже, вторую. Сегодня оригинальное издание Бова… если его находят… стоит шестьсот-семьсот франков, и их не перестают заказывать у всех букинистов города.

Примерно в то самое время, когда Топор иллюстрировал книгу Бова и Хандке (который получил своего первого Бова благодаря своему французскому переводчику Жоржу-Артуру Голдшмидту) переводил другую, бретонский писатель, Раймон Кусс, взялся за дело Эмманюэля Бова. Раймон Кусс – личность колоритная и упрямая, известная своими проектами. Один из них касается литературной критики (он опубликовал, несколько лет назад, сборник писем, адресованных всем тем французским критикам, от кого он не был в восхищении). Другой – комические монологи, которые он любит писать (каждые четыре-пять лет он провозит по миру пьесу на одного актера, под заглавием "Стратегия двух окороков", которую сам и играет). Когда Кусс узнал, что Бов родился в один день с ним… 20 апреля… он стал страстным его защитником и покровителем. Для начала, он постарался разыскать семью Бова. Он убедил свое издательство, Фламмарион, выпускать по книге Бова каждые два года и доверить ему руководство публикацией. Он сказал людям из Фламмариона, что даже в Национальной библиотеке не было всех романов Бова. Что Бов был недостающим звеном национального наследия, и что восполнить его было их долгом. В Париже спрашивали: "Кто такой Эмманюель Бов?", но никто этого по-настоящему не знал до того самого момента, пока этот пронырливый и назойливый бретонец не дал ответа. Он доказал, что Бов и в самом деле был очень скрытен. У него без конца были проблемы с деньгами и, по большому счету, он считал себя очень несчастным. У него не было ни политических убеждений, ни особых пристрастий (Маркс, например, или католицизм). Он обладал, как любит говорить Топор, "бледным характером".

Бов родился в 1898 году, в доме по бульвару Пор-Рояль. Его настоящая фамилия – Бобовников, и его отец, Эмманюэль, был эмигрировавшим из Киева евреем, который, по семейному преданию, был выслан за активное участие в движении нигилистов. Его мать была горничной в гостинице, в которой поселился его отец, и познакомилась с ним, убирая его комнату. Она была пышной уроженкой Люксембурга, и Бобовников, должно быть, привязался к ней, поскольку та родила от него и второго сына, Леона, в 1902, за четыре года до того, как ее любовник разделит судьбу с юной англичанкой, Эмили Оттенсоер, которая, в свою очередь, родила ему дочь. У Эмили были деньги… ее отец был британским консулом в Шанхае… но также обаяние и большое терпение. Ее сын, Виктор, до сих пор живет в Париже. Это адвокат семидесяти восьми лет, весьма утонченного вкуса, который каждое утро ездит верхом по Булонскому лесу и отдыхает в Швейцарии. Несколько лет назад, во время прогулки в Вале, он, с воинским крестом на груди, пустил коня галопом и спас девушку, под которой понесла лошадь. Виктор предпочитает Эмманюэлю Бову классиков. "Быть может, я придаю грамматике, прозрачности стиля большее значение, чем Эмманюэль, – говорит он. – Эмманюэль имел слабость к форме имперфекта условного наклонения. Но три раза в одной фразе – это ужасно".

Эмманюэль Бобовников представлялся в Париже литератором. В его документах значилось: "без профессии", но он и в самом деле написал книгу. Это был разговорник, предназначенный для богатых русских, приехавших на Всемирную выставку 1900 года; может быть, это и не было шедевром нигилистической литературы, но он хорошо разошелся, потому что содержал много полезных выражений, типа: "Я хочу зарезервировать столик в Максиме", "У вас есть номер окнами на парк Монсо?", или еще: "Отвезите меня к мадмуазель Кано". Бобовников совершенно не интересовался своим сыном Леоном. Леон был несколько простоват… вроде персонажа, которого Бов мог придумать позже (Леону сегодня восемьдесят три года, и живет он в небольшом домике в Версале; он ведет дневник и каждую неделю заносит в маленькую школьную тетрадку то, что, на его взгляд, представляет важную информацию… в котором часу он лег спать, сколько раз он сходил на рынок, сколько стоили помидоры, которые он там купил, количество сделанных звонков, дозвонился или нет, свои разочарования). Эмманюэль преуспел с Бобовниками лучше, чем Леон. Отец его любил, а Эмили Оттенсоер, казалось, обожала. Она определила его в Эльзасскую школу, лучшую частную школу Парижа. Когда семья переехала в Женеву, Эмили забрала его с собой, и, поскольку началась первая мировая война, отправила в интернат в Англию. Он находился там, когда его отец умер от туберкулеза, и вернулся в Париж только в восемнадцать лет. Кусс составил список некоторых из тех работ, за которые брался Бов тот год в Париже: …трамвайный кондуктор, шофер такси, мойщик посуды, рабочий Рено. Бов был новым бедняком (девальвация, вызванная войной, почти полностью разорила Оттенсоеров) и некоторое время был на подозрении по причине, как тогда называли, "сомнительного происхождения". Кончилось тем, что парижская полиция его даже арестовала. Он пробыл в тюрьме месяц, и вышел из нее, призванный на воинскую службу. Согласно Раймону Куссу, это опустошающее чередование бедности и богатства объясняет его будущую нервозность.