— Разделаем, Владимир Ильич, в наилучшем виде. Не узнаете сами себя.

Начисто удалив бороду, Сталин подсек бритвой краешки коротко ощетиненных усов и, закончив, глядя с улыбкой в трюмо, отражавшее измененного Ленина, отпустил шутку:

— Стрижем и бреем и кровь отворяем. С почтением — Цирюльник — Верная Рука.

Когда-то вскользь отрекомендовавшийся Хирургом Железная Рука, отдавал ли он себе отчет в некотором самоповторении, для него, пожалуй, характерном?

Сергей Яковлевич заранее припас две косоворотки и две кепки. Его бурой окраски пальто пришлось Ленину в плечах как раз, лишь длина была несколько излишней.

— Ничего! — определил Коба. — Сразу видать хозяйственного мужичка, финна. Приобрел пальто с запасцем.

Действительно, в черной косоворотке, в серой выцветшей кепке, упрятавшей выпуклости лба, в вытертом длинном пальто, широкоскулый, с увесистым крутым подбородком, с рыжей щеточкой стриженых усов, с узкими, чуть вкось прорезями глаз, вокруг которых пролегли обильные уже штрихи гусиных лапок, Ленин сейчас походил на финского крепкого крестьянина.

Еще раз его оглядев, Коба неожиданно высказался иначе:

— Нет, русский. Себе на уме дядя.

— Гм… Не выгляжу оригиналом?

Зиновьев, уже тоже обряженный в чье-то пальто и в клетчатую пеструю кепку, ответил:

— Нисколько! Копия с копии, Владимир Ильич. — Он обозрел себя в зеркале. — А я вроде бы смахиваю на коммивояжера.

— Что и удостоверяется, лаконично скрепил Стадии.

Часовая стрелка достигла одиннадцати. Уезжавшие и провожатые выбрались из дома черной лестницей. Еще длились блеклые сумерки северного летнего вечера. Цепочку путников, державшихся в некотором отдалении друг от друга, замешавшихся среди прохожих, вел Аллилуев, то и дело на углах сворачивая согласно проложенному на карте многоколенному маршруту. Замыкающим шел Сталин.

В каменных прогалинах меж многоэтажных отвесов медленно густела мгла. Вот еще одно колено, короткий отрезок проспекта, иссеченного трамвайными рельсами, и перед шагавшими засветлел далеко открытый глазу, смутно блистающий простор Невы. Взброшенные на чугунных столбах шары фонарей озаряли набережную. Сверкающий электропунктир был перекинут и через реку, выделяя металлическую черноту моста.

Ленин наддал хода, обошел Аллилуева и широким шагом, круто выперев по своему обыкновению левое плечо, будто этим плечом проламывая дорогу для идущих вслед, ступил на мост, мягко застучал ботинками-бульдожками по дощатому настилу. Здесь было люднее, чем на улицах, слышался говор, порою и смех пешеходов, проезжали туда и сюда извозчичьи пролетки, дребезжали, трезвонили плотно набитые пассажирами трамваи. Сталин легкой поступью нагнал Зиновьева, сказал:

— Старик любит ходить быстро. Придется поспешать и нам. Рослый обладатель клетчатой кепки и низкий грузин, ничем не покрывший жестковолосую голову, зашагали рядом.

Бледно-мерклое небо отблескивало в колыхавшемся темноватом зеркале реки. Были различимы приземистая громада и характерный тяжеловатый шпиль Петропавловской крепости. Взгляд охватывал и почти воздушные, смутно голубевшие очертания Зимнего дворца, и будто твердой рукою прорисованные, не зыбкие даже в ночной призрачности силуэты зданий Сената, Синода, Морского кадетского корпуса. Зиновьев тихо выговорил:

— Бастионы…

Сталин откликнулся:

— Угу… Петруха крепенько всадил тут городок.

— Кто?

Сталин спокойно повторил:

— Петруха.

Зиновьев сыронизировал:

— А я думал — ваш кум… Императору всея Руси мы, дорогой Коба, не годимся в кумовья.

Его спутник не ответил, продолжал путь молча.

Вот мост и пройден. Далее маршрут вился по не оживленным в этот час улицам Выборгской стороны. Тут Ленин придержал шаг, опять пропустил вперед сутулого длинного электрика — знатока местности.

Несколько минут шли Большим Сампсониевским проспектом. Свернули. Прошагали вдоль растянувшихся на два квартала корпусов завода «Русский дизель». Узкий проулок вывел к излучине Невки. На земляном задернелом обрывистом берегу громоздились кучи бревен и теса, выгруженные из приткнувшихся здесь барж. С противоположного берегового склона рядами темных окон проглядывал еще один завод.

— Бастионы, — вновь произнес Зиновьев, по-прежнему шедший в паре с Кобой.

Тот лишь утвердительно кивнул. Умевший помалкивать, он не тщился оставить последнее слово за собой, легко уступал другим такого рода удовлетворение.

Ни лязга трамваев, ни цоканья подков сюда не доносилось. В отдалении слышалась гармонь. Деревянные домики, иной раз в палисадниках, перемежались с кирпичными коробками. Редко-редко попадалось освещенное окошко. Вкопанные кое-где у калиток скамейки были большей частью пусты.

Ленин вновь настиг Аллилуева.

— Устали, Сергей Яковлевич?

— Нет. Ноги, слава богу, еще носят.

— Но почему же так плетемся?

— Рано прийти, Владимир Ильич, тоже нет резону. Чего мыкаться на станции?