Теперь все намного упростилось для них самих. Разведданные передали. Переместились на несколько километров — и снова отстукали сводку. Потом еще раз связались со своими — на тот случай, если будет дано новое задание. И в ответ получили короткое поздравление и благодарность комдива. Можно было ставить точку — задача выполнена!

Теперь разведчики со спокойной душой могли расположиться на отдых и не трогаться с места. Беспокоиться, что немцы обнаружат группу в непролазных скалах, было нечего. И знали разведчики, наверняка знали, что скоро дождутся своих.

Да, на пути наступающих частей будут тяжелые бои, трудные преграды. Но войска пойдут напрямую, дивизии не станут огибать фиорды — они форсируют их, сокрушат оборонительные рубежи врага. Можно ждать! Не через день, так через два, три дня — но радостная встреча со своими близка.

Однако именно потому, что ликовала душа разведчиков, что пришел на их улицу праздник, они не могли ждать, не могли бездействовать. В иное время то, что стали делать они, показалось бы нагромождением тактических ошибок и безрассудным риском. Но сейчас весь многолетний боевой опыт, все знание законов войны убеждали их — так и только так следует поступать в сложившейся обстановке.

Первым делом отправились в домик, где оставили Захарова. Не только для того, чтобы навестить друга, — Жданову нужна была моторная лодка. Хватит кружить вдоль бухт и заливов! Они пойдут по воде фиордами ночью, и если захотят немцы, пусть бьют по одинокой моторке. Разведчики ни на минуту не сомневались, что как-нибудь да выкрутятся, но наверняка засекут новые огневые точки противника. Беспредельно бесстрашными стали они!

— Рожденный ползать летать не может, — сказал Белозеров, когда Жданов объяснил группе свой план, — зато наплаваемся!

Всего чего угодно ожидали разведчики, входя в норвежский домик, но не того, что увидели. Не где-нибудь в погребе или в сарае под рыбацкими сетями — на кровати, под белой периной спал на подушках Захаров.

Комната была маленькая, ее тускло освещал фитиль, плавающий в плошке. Но это было обычным. Зато Захаров… Белобрысый, умытый, какой-то даже розовый — не Захаров, а сплошное умиление!

Хозяином оказался крепкий старик в грубошерстном свитере. Едва разведчики появились на пороге, он молча показал им на лавку у стены и протянул кисет, словно только и ждал гостей.

Высокая, под стать ему, пожилая женщина отвесила солдатам степенный, но глубокий поклон. Еще одна женщина, молодая, та самая велосипедистка, в упор смотрела на разведчиков. Любопытство светилось в ее глазах.

Белозеров живо подмигнул ей. Она улыбнулась.

Больше никого не было.

— Четвертый? — спросил Жданов, подняв пальцы.

Старик кивнул, глухо, но с доброй улыбкой что-то гортанно прогудел в ответ, потом что-то громко сказал, подняв голову к люку в потолке.

Оттуда высунулся парень. Приставив руки к глазам, показал, что он наблюдатель.

— А тут дело не хуже нашего поставлено, — рассмеялся Жданов и сделал парню знак, чтобы он спустился.

Беляев и Туров остались в дозоре неподалеку от домика. Захарова разбудили. Еще не раскрыв глаз, он выхватил наган из-под подушки. Потом перевел дух:

— Фу-ты дьявол! А я было напугался…

— А если бы немцы?

— Нет немцы! — Норвежский парень решительно шагнул к Жданову, в котором безошибочно определил старшего. Задув светильник, он приоткрыл плотную штору окна. — Ингвар, Оке, — говорил он, взмахом руки показывая на убегающую тропинку и куда-то дальше, далеко дальше. — Халгейр, Сверре…

Очевидно, он называл имена людей, засевших в засаде на горных тропинках.

— А как же мы подошли? — спросил Жданов.

Парень восхищенно закрыл глаза и только плечами пожал.

— Ладно, хитрюга! Бабушке сказки рассказывай. Мы ж почти в открытую выходили, — рассмеялся Жданов, ткнул парня большим пальцем под ребро, и тот захохотал тоже, приложив пальцы к глазам и качая головой. Дескать: «Совсем ничего не видел, тени. А почему — сам удивляюсь».

— Партизан, — сказал молчаливый дед.

И все норвежцы опять закивали, показывая на себя:

— Партизан… Партизан…

Как знать, были ли они партизанами на самом деле? Может быть, только сегодня стали ими, придя на выручку советскому солдату? Но какое это сейчас имело значение! Удивительно тепло, радушно было в этом домике. А языка не понимали…

Когда-то, года два назад, Белозерова ранило в голову осколком на излете. Рана была пустячная. Кость не пострадала. Но на лбу, над переносицей, остался красноватый рубец. Белозеров о нем давно уже забыл и никак не мог взять в толк, почему это все воззрились на него и коротким, вежливым, но настойчивым жестом будто тычут ему в голову.