– Я жду вашего объяснения. – Его голос выражал железную решимость.

– Ах вы, наглый мерзавец! Вы его не получите! – Голос Эммы звенел от возмущения.

– В гневе вы просто прелестны.

– Зато вы отвратительны в своем спокойствии. Я считаю ваше поведение более чем вызывающим. Возможно, вы решили нанести урон моей репутации, но я всегда веду себя так, чтобы мной могли гордиться мои родственники.

Видя, как Эмма взволнована, Алекс ощутил некоторую неловкость. Ее глаза были полны непролитых слез, а волосы в неверном и трепетном свете свечи вспыхивали огнем.

Его омыла волна нежности, и он с трудом подавил желание заключить ее в объятия. И разумеется, ему хотелось утешить Эмму, защитить, а вовсе не погубить ее репутацию. Теперь он даже не мог сказать, что заставило его прийти сюда.

И тут неожиданно Алекс понял, что если позволит себе поддаться возникшему в его душе чувству, Эмма сможет причинить ему боль и ранить его глубже, чем кто-либо другой. Он попытался взять себя в руки.

– Не сомневаюсь, ваши дядя и тетя имеют все основания гордиться вами, – сказал он голосом, полным сарказма. – Половина светского общества Лондона, точнее сказать, его мужская половина, уже и сейчас у ваших ног. Уверен, до конца месяца вам сделают с полдюжины предложений, и вы без труда сможете обрести мужа с титулом и состоянием.

Эмма пожала плечами:

– Как вы можете предполагать такое – вы ведь меня абсолютно не знаете.

– Вы женщина, и этим все сказано.

– Разве?

Алекс заметил, что кожа Эммы порозовела от гнева, грудь взволнованно поднималась при каждом вздохе. Она выглядела обольстительно, но он все же попытался обуздать свое желание.

– Женщины, – принялся он терпеливо объяснять, – с восемнадцати до двадцати одного года все свое время проводят, совершенствуя светские манеры и таланты, а когда решат, что готовы выйти в свет, посещают светские вечера, хлопают ресницами, мило улыбаются и пытаются подцепить мужа. Чем больше титул и количество денег, тем лучше. Попавшись в сеть, бедняга часто даже не сразу понимает, что с ним произошло.

Эмма поморщилась.

– Не могу поверить, что вы это сказали.

– Неужели мои слова вас оскорбили?

– Вне всякого сомнения.

– Обижайтесь не обижайтесь, таков порядок вещей, и ни вы, ни я ничего тут не можем изменить.

Внезапно Эмма почувствовала, что ее гнев прошел и сменился жалостью.

Что-то печальное должно было случиться с человеком, если он стал таким черствым и циничным…

– Неужели вы никогда никого не любили? – спросила она тихо.

Алекс вскинул голову, посмотрел Эмме в глаза и удивился, заметив в ее взгляде сочувствие.

– А вы? Вы считаете себя экспертом в этом деле? – спросил он так же тихо.

– Я стану им, когда полюблю, а до тех пор у меня есть кого любить – отца, дядю Генри, тетю Кэролайн, Белл и Неда. Лучшей семьи нечего и желать. Нет на свете того, чего я бы для них не сделала.

Алекс подумал, что не стал бы возражать, если бы его включили в эту группу привилегированных особ.

– У вас ведь тоже есть семья. – Эмма вспомнила свою встречу с сестрой герцога. – Разве вы не любите своих родных?

– Люблю, разумеется…

Впервые за все это время выражение лица Алекса смягчилось, и Эмма не могла не заметить, что глаза его засветились нежностью при мысли о близких.

Однако он тут же усмехнулся:

– Возможно, вы правы. Возможно, на свете есть пара женщин, достойных любви. К несчастью, я с ними связан узами близкого родства.

– Кажется, вы этим напуганы, – заметила Эмма дерзко.

– Что?

– Да-да, вы, несомненно, напуганы. Гораздо легче сторониться людей, чем любить их. Если вы отгородитесь от людей прочными стенами, никто не осмелится подойти близко, чтобы разрушить эту твердыню, но такому гордецу грозит одиночество. Вы согласны?

Эмма посмотрела ему в глаза и была удивлена напряженностью его взгляда.

– Видите, вы затрудняетесь с ответом. – Она старалась не потерять отвагу, необходимую для того, чтобы говорить свободно. – Из всего этого я делаю вывод, что вы вовсе не плохой человек и очень дорожите своими близкими. Значит, вы способны испытывать глубокую любовь, но просто боитесь стать уязвимым.

Алекс был потрясен глубиной ее проникновения в его характер и точностью определений. От спокойного голоса Эммы ему даже стало как-то не по себе. Неужели она не сознает, что ее мягкие слова проделали более глубокую брешь в его кольчуге, чем меч?

Ощутив смятение и неловкость, герцог поспешил сменить тему:

– Вы так и не сказали мне, почему очутились на улице и были одеты как служанка.

– Верно. – Эмма безуспешно пыталась понять ход его мыслей. – Но разве я должна объяснять вам свои действия?

– И все же я настаиваю.

– Что? Возможно, вы шутите! Вы заносчивый, беспринципный, самовлюбленный…

Чувствуя, что ее заносит, Эмма хлопнула себя по губам и вдруг затряслась от беззвучного хохота.

Сидя на своей безупречной постели среди подушек и пуховых перин, как и надлежит леди, она обхватила руками колени и теперь почти касалась их головой не в силах побороть приступа истерического и совсем неподобающего даме смеха. Ее тело, неподвластное воле, сотрясалось, как ни пыталась она обуздать свое неуместное веселье. Полная нелепость этой ситуации только сейчас дошла до ее сознания, и, хотя она понимала, что должна вести себя по-другому, например, упасть в обморок, ей ничего не удавалось с собой поделать.