Группа пехотинцев столпилась у ларька с фруктовыми водами, который кому-то из солдат удалось отстоять от огня. Сдвинув каски на затылок, они вытирали пот со лба и пили освежающий напиток прямо из бутылок.

— Скверная история, — сказал один из солдат стоявшему рядом репортеру. — Но приказ есть приказ.

Они пили не спеша, словно отдыхая в перерыве между двумя таймами.

Пехота перестроила ряды, кавалерия развернулась вдоль Мейн-авеню. Конники на взмыленных лошадях, спрятав до времени свои сабли в ножны, взирали на стоявшую впереди толпу. Танки, как гигантские стрекочущие жуки, неуклюжие и бесполезные, уходили на юг, оставляя на асфальте Третьей улицы свой гусеничный след. Разведывательный самолет гудел в ярко-синем небе.

Временное затишье было нарушено появлением негра с американским флагом в руке; в глазах ветеранов этот флаг здесь, в Вашингтоне, всегда служил символом лояльности. Негр взобрался на разветвление высокого раскидистого дерева и, размахивая флагом, запричитал:

— Господи! Ты, даровавший нам эту страну, помоги нам теперь! Господи! Ты, даровавший нам эту страну…

Один из солдат снял с пояса голубую коробку, оттянул предохранитель и швырнул бомбу к подножию дерева. Раздался взрыв, шипение, и облачко белого дыма заклубилось в воздухе. Негр скатился с дерева, выронив флаг. Один из ветеранов подбежал и подхватил флаг, прежде чем он упал на траву.

Одна за другой взорвалось еще несколько бомб, кавалерия двинулась на толпу, и толпа побежала…

Впереди, к югу, лежала набережная реки Потомак, и толпу отделяла от нее узкая мощенная булыжником улица, которая, петляя и извиваясь, вела к подъемному анакостийскому мосту. Стоило только оттеснить ветеранов с просторных парков и площадей на эту улицу, и можно было уже праздновать победу, ибо, стиснутая между двумя рядами домов, преследуемая по пятам кавалерией, толпа вынуждена будет двигаться вперед, а как только она перейдет мост, его можно поднять и отрезать ей доступ в столицу. Подобный стратегический план, пользуясь языком домашнего обихода, был так же не сложен, как выдавливание зубной пасты из тюбика.

Парк и Тайлер, подхваченные людским потоком, двигались вместе с толпой; Фаулера они потеряли из виду еще во время первой кавалерийской атаки. Внезапно Парк услышал возглас Тайлера, и спокойное движение толпы нарушилось — Тайлер пробивался сквозь толпу к рослому, плечистому негру, схватившемуся с двумя солдатами. Негру удалось выбить винтовки из рук солдат, и он стоял, молотя огромными черными кулаками, а солдаты, словно мальчишки, которые никак не могут поймать раскачивающуюся веревочную лестницу, старались ухватиться за его руки и повиснуть на них. Тайлер, со сбитыми набок очками, работая локтями и кулаками, прокладывал себе путь через людской поток; Парк протискивался за ним следом. Парк слышал, как чертыхались солдаты и один из них выкрикивал:

— Черномазый! Черномазый, сукин сын!

— В последний раз тебе говорю, — сказал негр, удерживая обоих солдат на расстоянии вытянутой руки, ухватив их за воротники курток, отчего они задыхались, как в петле, — я этих слов не потерплю.

Солдаты корчились и приплясывали на месте, а негр говорил с расстановкой, терпеливо, словно старался растолковать библию на редкость непонятливым ученикам:

— Много кой-чего я терплю, только одного не потерплю — таких вот гадких слов.

Тайлер, поправляя очки, протискивался сквозь редеющий край толпы. Парк старался не отставать от него; в эту минуту долговязый солдат в противогазе начал пробиваться к негру, нацеливаясь на него прикладом. Солдат держал винтовку над плечом и, крепко сжимая отполированное ложе, подбирался к негру сзади; штык сверкал, еще минута, и приклад размозжил бы негру голову. Тайлер закричал, негр обернулся, и Парк, вытянув руки, бросился к поднятой винтовке и, как пловец, ныряющий в воду, прыгнув на солдата, опрокинул его на землю. Винтовка с металлическим звоном грохнулась на мостовую.

— Ах ты, чорт! — озадаченно проговорил негр.

Парк лежал, оглушенный падением, обхватив руками ноги в солдатских обмотках. Он слышал, как оба солдата пыхтели, борясь с негром. Потом он услышал стук копыт, голос Тайлера, что-то кричавшего ему, и возглас: «Черномазый!» Потом он больше уже ничего не слышал.

Лорри, дрожа, как в лихорадке, сидела на краю кушетки, не спуская глаз с входа в палатку, — темного треугольника, за которым все больше сгущался мрак. Позади нее масляный фонарь, висевший на гвозде, вбитом в столб палатки, отбрасывал тусклый свет на троих детей, спавших на соломе. Мистер и миссис Кэрсон, рука в руке, прикорнули рядом с детьми. Бесс положила Лорри руку на плечо, притянула ее к себе в глубь кушетки.

— Ну, ну, милая. Не нужно так тревожиться. Ничего не случится с Парком.

Ленгстром подтащил бочонок поближе к Лорри.

— Просто он задержался там, чтобы посмотреть на фейерверк.

— Но уже все кончилось, — сказала Лорри. — Почему же его все нет и нет?

В палатку неожиданно ворвалась миссис Финч; волосы у нее были закручены в папильотки, лицо блестело, обильно смазанное кольдкремом. Она остановилась посреди палатки, истерически ломая руки, не в силах вымолвить ни слова.

— Ну, что это еще с вами такое? — спросила Бесс.

— Они идут сюда, — простонала миссис Финч. — Они хотят нас выгнать.

— Нет, — сказала Лорри. — В приказе о нас ничего не говорится, только о вашингтонских лагерях.

— Они развели мост, отрезали нас от того берега, — сказала миссис Финч. — И повсюду полицейские.

— Это какая-то ошибка, — сказал Ленгстром. — На что им эти пустыри?

— Я причесывалась на ночь, — сказала миссис Финч, — и вдруг какой-то мужчина просунул голову в палатку и говорит, сюда идут солдаты, убирайтесь лучше подобру-поздорову. Даже не постучал, представьте!