А вслед затем обрел покой

В земле и склеп его живой.

Так иногда побег зеленый,

Морозом зимним пощаженный,

Теряет жизнь лишь оттого,

Что невзначай пастух с него

Сорвет бутон полураскрытый,

Дождями первыми омытый.

Как будто насмерть поражен,

Бессильно поникает он,

И кажется роса, что утром

На нем сверкала перламутром,

Следами горьких слез, о нем

Пролитых помрачневшим днем.

Пусть, леди милая, в гробнице

Твоим останкам мирно спится!

Твой труд безмерно был тяжел:

Чтобы другой в сей мир пришел,

До срока ты сошла в могилу,

Где сладость отдыха вкусила.

Горюет о тебе, стеня,

Не только знатная родня

Весь Геликон рыдает ныне,

Услышав о твоей кончине,

И к месту, где почила ты,

Приносим вешние цветы

Мы с берегов родного Кема,

От безысходной скорби немы.

А ты теперь в раю живешь

С той, чей удел на твой похож;

С той, что страдала от бесплодья,

Пока не дал на свет господь ей

Иосифа произвести

И вновь от мужа понести;

С той, чьи вторые роды были

Так трудны, что ее убили,

И вознеслась она туда,

Где мир и свет царят всегда,

Где ты, маркиза, вместе с нею,

Подругой новою своею,

В лучах немеркнущей зари

Пребудешь выше, чем цари.

ПО СЛУЧАЮ СВОЕГО ДВАДЦАТИТРЕХЛЕТИЯ

Мне двадцать три, и Время, этот вор,

Неуловимый, дерзкий, быстрокрылый,

Уносит дни моей весны унылой,

Так и не давшей всходов до сих пор.

Но лишь в обман ввожу, быть может, взор

Я внешностью ребячливой и хилой,

Превосходя в душе сокрытой силой

Иного, кто на мысль и дело скор.

И все ж - спешить иль медлить я обязан,

Иду к высокой цели иль ничтожной

И близок от нее или далек

По воле провиденья непреложной

Благословен мой путь: он предуказан

Тем, кем мне задан мой земной урок.

ЛАТИНСКИЕ СТИХИ

ЭЛЕГИИ

ЭЛЕГИЯ I

К Карло Диодати

Вот и утешен я, друг, твоим долгожданным посланьем!

Весть о тебе наконец строки его принесли

Из достославного Честера, гордо вознесшего стены

Там, где, на запад катясь, в море вливается Ди.

Рад я, что жив и здоров в краю, столь далеком отсюда,

Юноша, чья голова мне, как своя, дорога,

Тот, чье сердце меня и в разлуке по-прежнему любит,

Тот, с кем свидание мне вскоре пошлют небеса.

Крепко прикованный к городу над многоводною Темзой,

Не стосковался ничуть я по родной стороне,

Не тороплюсь возвратиться на Кем, тростниками поросший,

В келью мою не прошу доступ мне вновь разрешить.

Скудны там тенью поля, и видеть их нету желанья:

Фебовым худо сынам в этих унылых местах!

Мне постоянным брюзжаньем угрюмый наставник наскучил,

Больше придирки его я не намерен терпеть.

Если зовется изгнанием жизнь под отеческим кровом,

Где удовольствиям я волен досуг посвящать,

Доля изгнанника мне завидною кажется долей,

Имя его предпочту я всем другим именам.

О, если б древле Овидию в ссылке томийской суровой

Был ниспослан судьбой столь же счастливый удел,

Он бы в искусстве своем затмил ионийца Гомера,

Большую славу стяжал, чем мантуанец Марон!

Снова теперь я время нашел для служения музам

И целиком поглощен книгами, жизнью моей.

Если ж устану, меня привлекают шумливая сцена

И рукоплещущий зал в пышно убранный театр,

Где предстают нам с подмостков скупец или алчный наследник,

Воин в мирные дни или влюбленный юнец.

Там крючкотвор, раздобревший от тяжбы, ведомой лет десять,

Варварской речью своей с толку сбивает невежд;

Там в увлеченьях любовных хозяйскому сыну потатчик,

Водит слуга продувной за нос тирана-отца;

Там, вся горя, но понять не в силах, что это за пламя,

Дева уже влюблена, хоть и не знает любви;