– Вы только не знали, что написала ее не Инна. Записку написала Ирина Тихомирова. Но не двадцать третьего, а второго августа. Тройку вы добавили, Светлана!

– Я... Я... Не...

– Вам этот наивный трюк показался очень хитрым, а на самом деле это чепуха, примитив. Но злобная, дрянная чепуха. Кстати, Антон так и не видел этой записки? Вы взяли ее из ящика или в квартире?

– Да.

По правде говоря, у него не было доказательств. Только уверенность. Уверенность в том, что он найдет и отпечатки пальцев, и признаки ее почерка в этих, сделанных под печатные, буквах на конверте.

– Что значит "да"?

– Я нашла ее в комнате.

Скорее всего, это была ложь. Наверно, Антон попросил ее взять из ящика газеты или она сама взялась сходить за ними и нашла записку, которую сунула в сумочку. Но это уже было неважно. Важно, что она призналась. Пока наполовину, но теперь уж скажет все, хоть и не сразу, и будет выкручиваться.

Однако следовало кое-что объяснить.

– Вот показания Ирины Тихомировой.
– Он положил на стол бумагу.
– Она не имеет никакого отношения к смерти мужа. Находилась в городе в начале месяца. У нее болел ребенок, он лежал в больнице. Врач ждал кризиса. Ирина решила разыскать Антона. Оставила записку в почтовом ящике. Думаю, что она не попала по адресу. А вы, - он повернулся к Светлане, - решили, что ее написала Инна Кротова.

Глаза Светланы стали прозрачными. Было даже интересно смотреть, как они наполняются слезами, неморгающие, широко открытые глаза. Потом переполнились, и слезы побежали быстрыми каплями, одна за другой как будто крыша потекла.

– Это правда, - заговорила она совсем не плаксивым голосом, которого боялся Мазин.
– Но вы ж и меня должны понять. Я его любила, любила... И боялась, что он вернется... к ней... Бросит меня. Я боялась, потому что он всегда помнил о ней, говорил. И не хотел, а у него прорывалось. Иногда даже называл меня Инной...

Инна встала и отошла к окну. Открыла форточку. Оттуда налетел ветер и рассеял дым сигареты.

– Записка была в незаклеенном конверте. Я прочитала и совсем испугалась.

– Что же вас напугало?

– Там написано: "Речь идет не обо мне". И я подумала... подумала, что у нее будет ребенок.

Инна передернула плечами. Игорь подошел к ней. Мазин остался за столом со Светланой. Она не видела Теперь никого, кроме него, и это ее подбодрило, слезы побежали реже.

– Представьте себе, как я мучилась. Я не спала. И ничего не могла сказать ему.

– Еще бы! Вам пришлось бы рассказать о письме.

– Нет, не потому. Я бы сказала о письме!

Две или три слезинки соскочили с подбородка на грудь, на кофточке образовалось темное пятнышко. "Интересно, промокнет или нет", - подумал Мазин совсем неподходящее к моменту.

– Я бы сказала, но я не сказала совсем по-другому. Я боялась вмешиваться. Антон бы не позволил никогда, потому что она всегда была для него выше, чем я. Он не любил ее, но он знаете, как к ней относился... Как будто она чем-то лучше его. А она довела его до смерти, до самоубийства!

– Подождите о смерти. Говорите о себе!

– А что говорить? Я извелась вся. Я даже хотела идти к ней и поговорить. И ходила. В этот музей.

Инна повернулась с любопытством.

– Но я не говорила. Потому что боялась Антона. Я не решилась.

Еще одна слезинка скатилась с подбородка и опять попала туда же, на темное пятнышко. Оно стало чуть больше.

"Промокнет!"

Инна снова отвернулась.

– Вы только представьте, что я пережила!

Но Мазин не сочувствовал. Иногда у него появлялась такая жестокость, брезгливое равнодушие к людям, которых он презирал.

– Я не могла понять, знает он или нет. То мне казалось, что не знает ничего, а то, что он обманывает меня, не говорит. А про Ирину Антон тоже ничего не сказал.

– Он ничего не знал о болезни сына, потому что вы украли записку. А Ирина в тот вечер прийти не смогла, была в больнице. Потом сыну стало лучше, и она уехала.

– Я ж не хотела...

Прозрачная кофточка наконец прилипла к телу.

– Светлана, я верю, что вы переживали. Но это не оправдывает ваш поступок и даже не объясняет его. Допустим, вы в самом деле решили, что в записке идет речь о ребенке. Наверно, такое можно предположить, особенно женщине в вашем положении. Но с какой целью вы отправили записку мне через два месяца, когда Тихомирова уже не было в живых? Мстить женщине, ожидающей ребенка и не виноватой ни в чем, кроме того, что она может стать матерью, - это же отвратительно. Думаю, что вы не так уж злобны и бездушны.

В последних словах она уловила поддержку.

– Я уже знала, что ошиблась насчет ребенка.

– И что же?

– Но я знала, что она виновата в смерти Антона.

– Знали или предполагали?

– Знала! Знала.

– Откуда?

– Я скажу. Я не хочу, чтобы меня считали подлой и Антона подлецом. Он не был подлецом. Он был хороший, лучше всех. Он сам все открыл, а она его запугивала, упрекала. Ему не нужно было бояться. Если б он со мной посоветовался, я б ему прямо сказала: отарой все - и тебя поймут. А он ее боялся, потому что она всегда на него влияла и только вред приносила. И загубила его.