– Ну, ну, скажи, коль начал, - заинтересовался старший.

Ефим подсел к мужикам.

– Молодые-то пошли моты... Вот и у Асеева сынок, бывалча, на бал с отцом к кому-нибудь приедет - ему баклажку прозрачную с вином шипучим на подносе подносят. Он глоточек отглонет и назад ставит, а тому фициянту рупь на поднос кладет. А отцу поднесут - всю баклагу опрокинет, а на поднос - только гривенничек. Сыну, говорит, можно швыряться деньгами, у него отец миллионщик, а мой, говорит, отец был мужик, мне надеяться не на кого.

– Верно, вот как верно!
– обрадовался такой защите мужик.
– Хрип гнем, гнем, годами по былочке хозяйство собираем, а сыны разорить готовы за одночасье.

– А то еще и так говорят про Асеева, - продолжал Ефим, заметив, что его рассказом заинтересовались бандиты.
– Пришел он к богомазу и говорит: продай мне икону самую дешевую. Сына венчать буду. Тот повел его в подвал, разыскал самую дешевую. Сколько, говорит? Да полтинник хватит. Взял богомаз полтинник, да не удержал, уронил на пол. Асеев чиркнул спичку, вынул из кармана десятку и поджег ее, чтобы светлее было богомазу полтинник искать на полу.

– Да неужли десятку спалил?
– в ужасе спросил мужик, ближе придвигаясь к Ефиму.

– Я там не был. Слухом пользуюсь. Врать не люблю, а где совру людям потеха!
– И улыбнулся.

– Сейчас у самого был, - важно сказал Ефим после паузы.
– Мудрец ты, говорит, старик, нравишься мне. Ходи и потешай моих людей, дух подымай.

– У Антонова был?
– удивленно уставился на Ефима старший бандит.
– А зачем ходил?

– А ходил, милай, не по своей воле. Я человек в этом селе новый, вот и задержали, чтобы узнать, кто я.

– И чей же ты?
– допытывался бандит.

– Чечкин-изподпечкин, бывший моршанский пономарь, - шутливой скороговоркой отговорился Ефим.

– А очки черные зачем носишь?

– Белизны много стало зимой. Глаза слезятся, на свет бы не глядели!

– А ты, старик, знаешь, из каких частей винтовка состоит?
– с напускной грозностью спросил молодой заплетающимся языком.

– Она, грешная, как я слыхал, из трех частёв состоит: железяка, деревяка и ременяка.

Бандиты и мужики дружно захохотали.

Шедшие мимо антоновцы заинтересовались веселой компанией - подошли, окружили Ефима.

– Ну, а как понравился тебе наш главный?
– продолжал допрашивать старший.

– Да как тебе сказать...
– замялся Ефим.

– Ты по пословице: хлеб с солью ешь, а правду режь, - подзадорил мужик.

– Э-э, милай, с правдой осторожно надоть... Я это еще в ребятенках на своей шкуре испытал. Правду-то не всякую и не всегда молвить можно... Помню, с сестрой Дашкой на печке сижу, а мухота - страшная. И в нос, и в рот лезут, проклятые, ничего не понимают. У Дашки по самым лодыжкам мухи ползают... Она подкараулит штуки три, да как щелкнет, а я со смеху покатываюсь... Мать к задороге: ты чего гогочешь, как гусь возле гусыни? Я уперся: не скажу да не скажу... Слазь, говорит, суда. Мать за скалку: говори, об чем гоготал? Убью! На ляжки, говорю, Дашкины глядел, как она мух ими щелкает. Тут она и давай меня обхаживать! Вот и сказал правду!

Ефимовы слушатели покатывались со смеху, подмигивали друг другу, повторяли, смакуя, его словечки.

– Одним словом, милай, допрежь чем бухать в колокол - посмотреть надобно в святцы. У нас в селе однова такая была оказия, что от смеху может пузо лопнуть, особливо кто пузатый.

– Давай рассказывай!
– неслись со всех сторон подбадривающие крики, и Ефим уже вошел в роль, почувствовав себя в центре внимания.

А толпа все росла, над нею в морозном воздухе медленно плыли дымки от цигарок.

– Был у нас в селе Гурей... Приглядел сыну невесту - и собой сдобную, и приданым не последнюю. А сын-то - показывать стыдно. Вот и решил Гурей вместе со сватами послать своего брата, чтобы тот поддакивал, где нужно... Ну и пошли. Слово за слово, сваты расхваливают хозяйство Гурея. Две лошади, говорят, есть. А брат Гурея добавляет: "А вы жеребчика еще забыли..." Две коровы, говорят. "Да что там - две коровы, у него целое стадо во дворе!" - прибавляет брат. А невестин отец, не будь дурен, и спроси: "А как сын-то? Глуповат, говорят". Братец-то не подумал и бухнул: "Да что там глуповат! Совсем дурак!"

Толпа грохнула, а Ефим только хитрой улыбочкой обошелся: не понимают дураки, что над собой смеются...

– После того стало в селе два Гурея - один одного дурее. И мне мой отец после того завсегда внушал: "Бойся, сынок, корову спереди, коня сзади, а дурака со всех сторон..."

Толпа устала от хохота. Ефим понял, что пора намекнуть мужику, купившему бревна, насчет обеда.

– Эх, мать твою бог любил, - вдруг крикнул он шутливо, обращаясь к мужику.
– Я ведь и забыл совсем сказать тебе... Заговорился, шут гороховый! Голодный ведь я с утра! Давай лапшу варить: моя вода и скала, а твоя мука и сало. Покорми, братец, а то от голоду у меня голова лысеет! И так осталось кудрей на одну ругань с бабой.
– И он поднял шапку, показывая свой жиденький чуб.