Она всегда смеялась надо мной у меня за спиной. Я исподволь замечал ее ехидную усмешку, когда она думала, что я не смотрю. Обычно это происходило, когда она была со своими сестрами. Они втроем смеялись, когда я играл в бандита или в пул. Я чувствовал на себе их взгляд. Через некоторое время они прекращали прикалываться и делали вид, что вообще ничего не произошло.

Я никогда не справлялся с ребенком; я имею в виду, как на самом деле ухаживают за маленьким ребенком. Казалось, это заполонило собой все; весь этот шум, исходивший от крошечного тельца. Так что, по-моему, я много раз выходил в город, когда появился ребенок. Возможно, частично это была моя ошибка; я не в состоянии сказать по-другому. И, тем не менее, она продолжала устраивать разные выкрутасы. Как в тот раз, когда я дал ей деньги.

Она была на мели, так что я дал ей двадцатку и сказал: «Ты выйди, крошка, развлекись. Прогуляйся со своими подругами». Я довольно хорошо помню этот вечер, потому что она собралась и вырядилась, как уличная девка. Тонны косметики, да еще эта одежда, которую она надела. Я спросил ее, куда она направляется в таком прикиде. Она стояла и улыбалась, глядя на меня. «Куда?» — спросил я. «Ты хотел, чтобы я вышла, так что я ухожу, твою мать», — заявила она. «Куда? — снова спросил я. — Я имею право знать». Она просто проигнорировала меня и ушла, смеясь мне в лицо, как ебнутая гиена.

Когда она вернулась, то ее шея была покрыта засосами. Я проверил ее сумочку, когда она надолго заперлась отливать в туалете. У нее оказался с собой сороковник. Я дал ей двадцатку и она вернулась с сорока чертовыми фунтами в своей сумочке. Я чуть с ума не сошел. Я было начал: «Что это такое, а?» А она просто смеялась, глядя на меня. Я хотел было проверить ее пизду, чтобы убедиться в том, что она трахалась с кем-то. Она начала вопить и сказала, что если я дотронусь до нее, то ее братья наваляют мне по полной программе. Они психопаты, эти Дойлы, каждый чувак в округе знает это. Я, конечно, сумасшедший, по правде говоря, что вообще связался с Дойлами. «Ты — рохля, сынок, — сказала однажды моя мама. — Все эти люди подмечают это в тебе. Они знают, что ты работяга, и знают, что ты для них легкая добыча».

А самое забавное заключалось вот в чем: Дойлы могли делать то, что хотят, и я думал, что если свяжусь с Дойлами, тогда и сам смогу делать то, что я хочу. И какое-то время так оно и было. Ни один козел ко мне не цеплялся, я был здорово прикрыт. Затем с их стороны началась халява; у меня стреляли сигареты, выпивку, мелочь. И затем они поимели меня, то есть поимел этот мудак, Алек Дойл: он заставил меня приглядывать за своим товаром. Наркотики. Никакого гаша или чего-то подобного; мы говорим здесь о героине. Я мог угодить в тюрьму. Отбыть срок; я мог отсидеть черт знает сколько лет. Черт знает сколько лет за Дойлов и их шлюху-сестру. В любом случае, я развязался с Дойлами раз и навсегда. Все кончено. И я тем вечером не коснулся Катрионы, и мы спали в разных комнатах; я, типа, на диване.

Это случилось сразу после того, как я скорешился с Ларри, соседом сверху. Его жена только что ушла от него и он жил один. Для меня это было как страховка; Ларри был без тормозов, и один из немногих чуваков в округе, которым даже Дойлы выказывали немного уважения.

Я работал по государственной учебной программе занятости. Маляром. Красил в Домах Престарелых. Я проводил на улице большую часть времени. Дело в том, что когда я возвращался домой, то либо заставал Ларри в нашей квартире, либо ее у него. Все время оба поддатые, мать их. Я знал, что он трахал ее. Затем она начала зависать там вечерами. Вскоре она перебралась наверх к нему окончательно; оставив меня внизу с ребенком. Это означало, что я должен был развязаться с работой; ради ребенка, понимаете?

Когда я брал Шантель к моей маме, или отправлялся с ней в детской коляске по магазинам, то иногда видел их обоих у окна. Они смеялись надо мной. Однажды днем я вернулся домой и обнаружил, что дверь была взломана. Унесли телевизор и видео. Я знал, кто их взял, но ничего не мог поделать. Ничего против Ларри и Дойлов.

От шума в их квартире по ночам я и ребенок постоянно просыпались. Она не давала спать собственному ребенку. И мы были вынуждены слушать, как они трахались, ругались, устраивали вечеринки.

Потом как-то раз раздался стук в дверь. Это был Ларри. Он просто прошел мимо меня в квартиру, неся всякую околесицу в своей возбужденной, скоростной манере. «Ладно, приятель, — сказал он. — Послушай, мне нужно небольшое одолжение. Чертовы козлы-электрики только что ушли и отключили нас, вот так».

Он подошел к моему окну, выходящему на улицу, открыл его, и втянул внутрь штепсельную вилку, свисавшую сверху из окна его гостиной. Он взял ее и воткнул в одну из моих розеток. «Всего и делов то», — улыбнулся он мне. «Да», — только и смог я сказать. Он сообщил мне, что достал кабель удлинителя с блоком, но ему просто требуется доступ к источнику питания. Я сказал, что он совсем зарвался, собираясь использовать мое электричество, и двинулся, чтобы отключить его. Он заорал: «Если увижу, что ты когда-нибудь тронешь этот чертов штепсель или этот выключатель, то ты мертв, твою мать, Джонни! Это я тебе говорю, блядь!» Он говорил на полном серьезе и все такое.

Ларри затем начал втюхивать мне, что он по-прежнему считает нас с ним друзьями, несмотря ни на что. Сказал, что мы будем делить счета пополам. Впрочем, я уже тогда был уверен, что этого не произойдет. Я ответил, дескать его счета будут больше, чем мои, потому что у меня ничего не осталось в доме, что требует электричества. Я думал о моем видео и телевизоре, которые, как я был уверен, он забрал наверх. Он сказал: «И что это тогда может означать, Джонни?» «Ничего», — просто ответил я. «Вот лучше ничего и не говори, твою мать», — сказал он. Я сказал «ничего», потому что Ларри сумасшедший; абсолютный психопат.