Но это был день его венчания.

Он поднялся, ежась от утреннего холодка, и стал поспешно собирать с пола одежду, чтобы окончательно не продрогнуть.

Элинор чувствовала, что смертельно устала. Горничная обеспокоенно суетилась вокруг нее, заметив, как она бледна. Кажется, она не очень одобряла чересчур завитые волосы Элинор и более замысловатую, чем обычно, прическу, которая была совсем не к лицу девушке. Она то и дело повторяла, что мисс поступила правильно, остановив свой выбор на бледно-голубом цвете для подвенечного платья – оно было очень простым, с накидкой того же тона, – а не на чем-то поярче, что еще сильнее подчеркнуло бы бледность ее лица.

Как хорошо, что она устала, думала Элинор, спускаясь наконец вниз, где в гостиной ее ждал отец. День своей свадьбы она будет помнить смутно и как бы в дурмане.

Войдя в гостиную, Элинор была неприятно удивлена, что жених уже ждет ее. Он приехал намного раньше и выглядел великолепно. Граф показался ей еще красивее, чем в их первую встречу. Он тоже был в голубом, словно заранее знал, какого цвета подвенечное платье у его невесты. Казалось, он собрался не на собственную свадьбу, а на прием к принцу-консорту. Но Элинор продолжала испытывать к нему неприязнь. Поэтому она была подчеркнуто холодна с ним, едва кивнула, здороваясь, и даже не пыталась улыбнуться. Разумеется, ни о каких церемонных приседаниях и поклонах не могло быть и речи.

В экипаже по пути в церковь отец Элинор говорил без умолку. Невиданным усилием воли он, несмотря на протесты дочери, встал с постели, чтобы сопровождать ее. Жених и невеста не проронили ни слова.

Когда они приехали в церковь, граф представил свою невесту безукоризненно одетому джентльмену, своему другу сэру Альберту Хэгли. Если ей хотелось подчеркнуть свою холодность и недоступность, то это должен был выразить, как ей казалось, едва уловимый кивок головой. Элинор сразу же узнала сэра Хэгли, как и он ее, но, будучи джентльменом, он и виду не подал. Это он первым попробовал флиртовать с юной «мещаночкой» на загородной вечеринке в поместье ее школьной подруги Памелы, если те посягательства сэра Хэгли можно было назвать флиртом.

– Рад познакомиться с вами, мисс, – сказал он.

– Здравствуйте, сэр, – сухо ответила Элинор.

Ее встретили холодная пустая церковь и приветливо улыбающийся священник. Отец вложил ее руку в руку графа, а затем тот покорно повторил за священником слова клятвы. Она, в свою очередь, сделала то же самое. Потом Элинор почувствовала на своих губах холодные губы графа, его короткий поцелуй, на который ответила столь же бесчувственно. Помнила еще, как улыбался и кланялся священник, завершая церемонию. Сэр Альберт поцеловал ее в щеку, чему она, увы, не могла воспрепятствовать. Затем они снова ехали в экипаже графа.

В экипаже ее мужа.

Да, мужа.

Молодожены направлялись в дом графа на Гросвенор-сквер. Теперь и ее дом. В своем новом доме она улыбалась и кивала головой, здороваясь с выстроившимися в шеренгу слугами. Затем муж провел ее в столовую, где их ждал стол, накрытый на четыре персоны. Как положено, новая графиня Фаллоден заняла свое место в конце стола, напротив мужа. По обеим сторонам от них сидели мистер Трэнсом и сэр Альберт.

За столом велась беседа, иначе и быть не могло. Элинор не помнит, чтобы возникали неловкие паузы. Сама она в разговоре не участвовала. Она также не могла вспомнить, что ела и ела ли вообще. Когда завтрак подходил к концу, неожиданно поднялся ее отец, держа бокал с вином. Элинор инстинктивно протянула руку, словно хотела остановить его, но тут же опустила ее на колени.

– Тост, – широко улыбаясь, произнес мистер Трэнсом, окидывая взглядом сидящих за столом. – Предлагаю тост за свою любимую дочь и своего зятя. За графа и графиню Фаллоден.

Элинор заметила, как сжались в узкую линию губы ее мужа, прежде чем изобразить холодную улыбку. Их глаза встретились через стол. Затем поднялся сэр Альберт и, повторив тост, чокнулся с мистером Трэнсомом.

Только железная воля помогла отцу подняться с постели, подумала Элинор, глядя на него. Он сделал это. Всю неделю отец пролежал в постели. Временами у него был сильный жар и он впадал в беспамятство.

Их домашний врач навещал отца каждое утро, но два дня назад Элинор пришлось дважды вызывать его в неурочные часы. Тогда же он предупредил ее, что, видимо, теперь счет пойдет не на дни, а на часы.

Последние три ночи Элинор провела у постели отца, вовремя давала ему лекарства, оправляла постель, взбивала подушки, поддерживала огонь в камине и урывками дремала на стуле, каждый раз с ужасом просыпаясь, когда ей казалось, что в комнате наступила мертвая тишина.

Она просила отца не вставать с постели в утро свадьбы, но он не послушался. Во время краткой церемонии венчания счастливая улыбка не сходила с его лица. Он не переставал улыбаться и за столом. До боли сжав руки на коленях, Элинор с тревогой и страхом следила за тем, как он, тяжело дыша, опускается на стул.

– Папа, – не выдержала она, – тебе надо сейчас же вернуться домой. Ты должен быть в постели. – Она произнесла это сухо и сдержанно, хотя сердце ее разрывалось от боли. Но за столом сидели двое чужих мужчин, один из которых был ее мужем, и она не хотела проявлять свои чувства.

– Думаю, я последую твоему совету, Элли, – согласился с ней отец с улыбкой, больше похожей на гримасу боли.

К счастью, граф все понял и, встав из-за стола, велел слуге подать к крыльцу экипаж мистера Трэнсома.