Что ей надеть?

Неудачный в смысле покупателей понедельник полностью компенсировал вторник, когда региональная ассоциация ветеринаров собралась в отеле на свой двухдневный семинар. Даже в первой половине дня дверь магазина не закрывалась. И к моменту, когда ветеринары в полдень убрались восвояси, магазин нуждался в косметической операции.

Элизабет привела в порядок опустевшие полки и снова заполнила их товарами. Работа эта не требовала особых умственных усилий. Снаружи шел дождь. И даже здесь, в помещении, было как-то тоскливо. Элизабет зажгла ароматические свечи, чтобы придать магазину более уютный и приветливый вид.

Лучше всего сейчас было устроиться поуютнее у камина с хорошей книгой. Или подремать. Но только она села, мысли стали путаться и сон сморил ее.

Винтовая каменная лестница была слабо освещена. На неровных ступеньках отпечатались следы многочисленных предков. Я осторожно ступала по ним, чтобы не расплескать капли из того, что несла на подносе.

Сквозь узкое окно проникал бледный свет. По мутному стеклу стекали серебряные дождевые струйки. Придерживая поднос бедром, я постучала в другую дверь в конце зала. Он отозвался. Едва распахнув дверь, я услышала звук собственного сердца. Так случалось всегда, стоило мне войти в спальню, где лежал прикованный к постели наш «гость».

Скоро две недели, как он находится у нас в доме. Хорошо помню тот день, когда увидела его биплан и выбежала из кухни во двор. За аэропланом тянулась струйка черного дыма. Пилоту удалось посадить самолет и выбраться из кабины до того, как аэроплан взорвался и загорелся.

Мой отец, работавший в поле, тоже оказался свидетелем случившегося. И мы вместе бросились к объятым пламенем обломкам аэроплана. Пилот находился неподалеку и медленно полз по земле. Было видно, что он ранен. Подхватив его с двух сторон, мы внесли его в дом и уложили в постель в комнате на втором этаже.

Он оказался американцем. Стиснув зубы от боли, пилот попросил отца загасить пожар, опасаясь, как бы его не заметили немцы. Пилот с грехом пополам говорил по-французски, а мы не знали ни слова по-английски. Но прежде чем потерять сознание, он все же сумел объяснить нам свою просьбу. Отец побежал выполнять ее, а я осталась ухаживать за раненым.

Я сняла с него защитные очки и шлемофон, и, когда смыла сажу с лица, сердце у меня затрепетало. Он был необычайно красив, особенно густые каштановые кудри, ниспадавшие на лоб. Пальцы не слушались, когда я стала снимать с него одежду, но выбора не было. По простыне стало расползаться темно-красное пятно. Позже я узнала, что американца подбил немецкий пулеметчик во время воздушного боя. Остальные самолеты из его эскадрильи были сбиты. Он получил сквозное пулевое ранение, чуть выше пояса. Я промыла и перевязала рану. При этом он так стонал, что я не в силах была сдержать слезы.

Дело шло на поправку, но о возвращении в строй или хотя бы о перевозке в госпиталь пока не могло быть и речи. Поскольку отец работал с утра до ночи, обязанность ухаживать за пилотом была возложена на меня.

Сейчас, когда я вошла, он полулежал, откинувшись на подушках. Я отвела взгляд от его голой груди, вызывавшей всякий раз, к моему стыду, неодолимое желание, близкое к оргазму. Его одежду, насквозь пропитанную кровью, пришлось выбросить, остался только белый шелковый шарф, который я осторожно развязала у него на шее и спрятала у себя под подушкой.

Он лежал под простыней совершенно голый. Я это знала, потому что не раз обмывала его, пока он был без сознания, в лихорадочном бреду.

Смутившись от его пристального взгляда, я спросила, хочет ли он есть, и получила утвердительный ответ. Половицы в нашем старом доме немилосердно скрипели, когда я шла к его узкой кровати. Поставив поднос на тумбочку, я села на край постели, стараясь не касаться своим задом его бедра, которое четко вырисовывалось под простыней.

Рука у меня дрожала, когда я принялась кормить его с ложечки. Улыбаясь, он похвалил меня за вкусный суп… После каждой ложки я вытирала ему рот салфеткой. Он съел все до последней капли.

Прежде чем уйти, я зажгла свечу. День выдался пасмурный, по карнизу стучали капли дождя, и в комнате было темно. Нервно теребя пальцы, я спросила, не надо ли ему вице чего-нибудь.

Вместо ответа он положил мне руку на талию. Я вздрогнула, как от ожога. Ласковым, но властным движением он усадил меня на кровать. Словно загипнотизированная его сияющими глазами, я потеряла контроль над собой. Он ласково погладил мое лицо, поиграл завитками волос на затылке, сказав, что такую прическу американцы называют «стилем Гибсона». Я попыталась повторить эти слова, дав ему повод посмеяться над моим ужасным произношением.

Его рука потянулась к воротничку моей английской блузки. Пробежав пальцами по кружевам, он нащупал камею, доставшуюся мне от покойной матери брошь, после чего одну за другой расстегнул пуговицы.

Сердце мое гулко забилось, когда он легонько сжал пальцами мою грудь, а потом пощекотал кончиком большого пальца сосок. Голова закружилась. Меня бросило в жар от стыда и наслаждения.

Он обвил рукой мою шею, привлек к себе и, когда голова моя очутилась рядом с ним на подушке, поцеловал. Я едва не потеряла сознание, ощутив у себя во рту его язык. Никогда не думала, что слияние губ дает ощущение интимной близости. На ферме мне не раз приходилось быть свидетельницей случек, и я считала, что процесс воспроизводства у людей происходит так же просто, как у животных. Я просто не представляла себе, что сердце может биться так сильно, а кровь нестись по жилам таким горячим, плотным потоком. Понятия не имела о том, сколько наслаждения таит в себе совокупление.