Привязанный к подушке полотенцем, под отцовским штыком и олеографией, изображающей рождество Христово, сидел младенец. В воздухе держался запах и от него, и от крашеных стен, и от стирки, и от копченой селедки. Молодые люди уселись на подоконник.

– Можно открыть окно, миссис Хьюз?
– сказала Тайми.
– Или, может быть, это вредно ребенку?

– Нет, мисс.

– Что это у вас с руками?
– спросил Мартин. Швея прикрыла руки бельем, которое опускала в мыльную воду, и не ответила.

– Не прячьте, дайте мне взглянуть,

Миссис Хьюз протянула руки; запястья опухли и посинели.

– Какой зверь!
– воскликнула Тайми.

Молодой доктор сказал вполголоса:

– Это от вчерашнего вечера. Арника в доме есть?

– Нет, сэр.

– Ну ясно.
– Он положил на подоконник шестипенсовую монету.
– Купите арники и втирайте. Только осторожно, не сдерите кожу.

Тайми вдруг не выдержала:

– Почему вы не уходите от него, миссис Хьюз? Почему живете с таким зверем?

Мартин нахмурился.

– Очень бурная была ссора или не более обычного?

Миссис Хьюз отвернулась к еле горящему огню. Плечи ее судорожно вздрагивали.

Так прошло минуты три, потом она снова принялась тереть намыленное белье.

– Я закурю, если не возражаете, - сказал Мартин.
– Как зовут ребенка? Билл? Эй, Билл!
– Он сунул мизинец в ручку ребенка.
– Кормите грудью?

– Да, сэр.

– Который он у вас по счету?

– Я потеряла троих, сэр; теперь остались только он да его братишка Стэнли.

– Рожали каждый год?

– Нет, сэр. Два года подряд во время войны я, конечно, не рожала.

– Хьюз был ранен во время войны?

– Да, сэр, в голову.

– Так. И болел лихорадкой?

– Да, сэр.

Мартин постучал себя по лбу трубкой.

– И каждая капля спиртного бросается ему в голову, да?

Миссис Хьюз замерла, сжав в руках мокрое полотенце; ее заплаканное лицо выражало обиду, как будто в том, что сказал Мартин, она уловила какое-то оправдание своему мужу.

– Он не имеет права так со мной обращаться, - сказала она.

Все трое стояли теперь вокруг кровати, на которой сидел ребенок, серьезно тараща на них глазки. Тайми сказала:

– Нет, миссис Хьюз, я бы его не боялась. На вашем месте я с ним не осталась бы и дня. Уйдите от него, это ваш долг женщины.

Услышав, что заговорили о долге женщины, миссис Хьюз повернулась; на ее худом лице проступило какое-то мстительное выражение.

– Вы так думаете, мисс?
– сказала она.
– А я вот не знаю, что мне делать.

– Забрать детей и уйти. Какой смысл ждать? Мы вам дадим денег, если у вас не хватает.

Но миссис Хьюз молчала.

– Ну, так как же?
– спросил Мартин, выпуская изо рта облако табачного дыма.

Тайми снова не выдержала:

– Уходите немедленно, как только придет из школы ваш мальчик. Муж никогда вас не разыщет! И поделом ему. Никакая женщина не должна мириться с такой жизнью. Это - малодушие, миссис Хьюз.

Последние слова, как видно, задели миссис Хьюз за живое, лицо ее стало вдруг цвета помидора. Она заговорила с жаром:

– Да, уйти, оставить его этой девчонке, чтоб он тут развратничал! И это после того, как я восемь лет была его женой и родила ему пятерых? После всего, что я для него сделала? Мне и не нужно бы лучшего мужа, чем каким он был, пока она не появилась тут - сама бледная, и все прихорашивается, и рот такой, что сразу видно, какого она сорта. Пусть ее занимается своим делом сидит голая, - только на это она и годится. Нечего ей лезть к приличным людям...
– Протянув к оробевшей Тайми свои изувеченные руки, она выкрикнула: - Раньше он меня никогда и пальцем не трогал. А все это я получила из-за ее новых нарядов...

Испуганный громкими, страстными криками матери, младенец залился плачем. Миссис Хьюз умолкла и взяла его на руки. Крепко прижав ребенка к тощей груди, она смотрела поверх его плешивой головки на молодую пару.

– Руки у меня такие оттого, что вчера я боролась с ним, хотела удержать его. Он божился, что уйдет, бросит меня, а я удерживала его, да! И не думайте, что я когда-нибудь отпущу его к этой девчонке - пусть хоть убьет меня!

После этого взрыва горячность ее как будто остыла, она сделалась прежней - кроткой и бессловесной.