— Он знает, что такое смерть и вечность, — прошептала Пруденс, — я уверена, что это ему известно… У него были благочестивые предки.

— Видишь ли, Прудевс, как хорошо иметь благочестивых предков, но еще лучше раскаяться в своих грехах, потому что там будут нас судить по нашим делам, а не поступкам предков.

— Отвечай ему, Аарон, — прибавила Пруденс, — чтобы мы знали в каком состоянии духа ты перешел в вечность. Послушайся землемера, он человек добрый…

До этой минуты скваттер не говорил ни слова. Я уже подумал, что у него отнялся язык. Но к великому моему удивлению он заговорил твердым и по-прежнему звонким голосом.

— Если бы не было землемера, — сказал старый скваттер, — тогда не было бы границ и межей. И я бы не лежал здесь, при последнем дыхании.

— Забудь все это, как должно доброму христианину, — возразила Пруденс, — сам Бог повелел прощать врагам… Да, прости землемеру, потому что в тот мир нельзя идти со злобой в сердце.

— Мильакр сделает лучше, — сказал Эндрю, — если он попросит прошения у Бога за свои собственные грехи…

Впрочем, не подумайте, что я пренебрегаю его прощением… Я мог его обидеть, потому что мы все очень грубые люди, не видавшие общества… И со своей стороны, я прощаю его так же охотно, как принимаю его забвение моих обид.

Глухой вопль вырвался из широкой груди скваттера.

Это было как бы невольным признанием в совершенном преступлении.

— Да, — добавил землемер, — благодаря Урсуле…

— Я здесь, дядюшка! — вскрикнула Урсула, желая остановить речь Эндрю Койеманса.

— Да, благодаря моей племяннице, — продолжал землемер, — я очень изменился в последнее время.

— Это не я, а само Провидение, по вечной своей милости, просветило ваш ум и сердце.

— Милое дитя, я понимаю, что сама судьба послала ангела на землю, чтобы быть наставником бедного голландца, невежды, который ничего не знал, даже правил своей религии… Да, Мильакр, я с радостью принимаю твое прощение, потому что легко будет умирать, не оставляя после себя ни одного врага.

— Я надеюсь, — прошептал Мильакр, — что в том мире, куда мы идем, нет ни закона, ни уполномоченных.

— Ошибаешься, Аарон. Там весь закон и все правосудие.

— Хорошо вам так спокойно рассуждать, с вами никакого зла не произошло, не говоря уже о том, что мы шли по жизни совершенно различными путями. Все мои расчеты пропали. Срубленный лес, который я намеревался продать в Олбани, сгниет на месте. Дети мои разбежались, и, к довершению всего, я умираю и ничем не могу им помочь!

— Оставь свой лес в покое, — сказала тихо Пруденс, — забудь землю и обрати свои глаза на то, что предстоит тебе впереди. Каждая минута твоей жизни сочтена.

— Неужели ты хочешь, чтобы я забыл тебя, Пруденс, — прервал Мильакр, — тебя, мою жену, которая прожила со мной сорок лет, которую я взял молодой и прекрасной, которая подарила мне столько детей и была так верна, трудолюбива и послушна? Неужели ты хочешь, чтобы я забыл тебя, Пруденс?

Эти слова, вырвавшиеся во время агонии, заключали в себе что-то торжественное и вместе с тем трогательное.

Они ярко показывали посреди этих диких и грустных сцен разыгравшуюся перед нами драму.

Урсула была тронута. Она с участием подошла к старым супругам, которые никогда в жизни не разлучались. И несмотря на то, что Мильакр был убийцей ее дяди, она была готова, если бы это только было в ее силах, облегчить его страдания. Сам землемер поднял голову и с умилением смотрел на эту сцену.

— Нет, я не хочу, чтобы ты забыл меня, — ответила Пруденс, прерывающимся голосом, — потому что нет закона, который бы этого требовал. Я н ты одна душа и одна плоть, и, вероятно. Провидение не захочет разлучить нас!.. Я не долго останусь здесь на земле, Аарон, и скоро последую за тобой… Там, я надеюсь, мы не найдем ни лесов, ни земель, которые так тревожат твою душу.

— Я жестоко поступил с этим лесом, — прошептал скваттер, который опять возвратился к разговору о своем любимом предмете. — Да, жестоко, Пруденс. Пускай Литтлпэдж выскажет свои претензии на все, что найдет он здесь. Только деревья в фут вышиной, вот и все… потому что лучшие деревья мы с сыновьями обработали и распилили их в прекрасные, ровные доски, какие едва ли можно найти в другом месте.

— О, не об этом ты должен сейчас думать, Аарон.

Вспомни, что время и вечность для тебя сливаются в одно целое.