Казаки уже приготовились к бою. Гурьян подвел атаману коня. Прыгнув в седло, Иван взял в руки длинный лук.

— Татар десяток, а нас на два меньше. Первого сам стрелой возьму, второго бьет Гурьян, сзади будет Аким. И чтобы ни один не ушел!.. Остальные с Тимохой заходят справа. Из ружей не стрелять! Может, рядом другие… — недоговорив, он пустил коня наметом. На скаку выдернул из колчана две длинные стрелы. Одну положил на тетиву, а другую зажал в зубах.

Казаки развернули лошадей и вымахнули к подножию кургана, обтекая его с обеих сторон, чтобы окружить басурман.

Страха Головин не испытывал — брать в поле степняка стало для него привычным делом, — но и проявлять безрассудную удаль его давно отучили, настойчиво прививая расчетливое хладнокровие опытного бойца. Он знал: ни атаман, ни Гурьян не промахнутся. Значит, сразу два врага упадут под копыта своих коней. Сзади выпустит стрелу Аким и перехватит заводных лошадей. С уцелевшими татарами, может, придется и сабли скрестить, прежде чем удастся набросить кому-нибудь из них на шею аркан. Или сразу ловить басурмана, выволакивая его из схватки? Пожалуй…

Увидев перед собой казака с натянутым луком в руках, татары опешили. Атаман спустил тетиву, и караковая кобыла понеслась по степи с пустым седлом. Стрела Гурьяна сбила наземь второго татарина, а Аким успел заскочить разведчикам в тыл и расправился с коноводом, перехватив заводных лошадей. Степняки быстро оправились от неожиданности — в донцов полетели ответные стрелы. Оставшиеся в живых татары решили прорваться к своим любой ценой, прежде чем их возьмут в сабли.

Тимофей уже высмотрел средних лет татарина в кояре — кожаном панцире, надетом под вывороченный мехом наружу бараний полушубок. Зло ощерившись, степняк выпустил несколько стрел, потом бросил лук и схватился за рукоять кривой сабли. Обнажить ее он не успел. Головин раскрутил длинный аркан, и петля захлестнула плечи ордынца. Резко развернув жеребца, Тимофей выдернул степняка из седла и поволок подальше от начавшейся рубки. Сзади звенели сабли, тревожно ржали лошади, яростно кричали люди, пластая друг друга клинками.

Проскакав десятка два саженей, Тимофей оглянулся. Все было уже кончено: казаки ловили разбегавшихся татарских коней…

После вновь сошлись в балочке, где еще слабо тлели угли костра, на котором совсем недавно варился кулеш. Постелили на землю кафтан и бережно уложили на него Гурьяна — ордынская стрела насквозь пронзила казака под правым плечом, но удалось отломить наконечник и осторожно вытянуть древко. Из раны пульсирующими толчками тонкой струйкой выкатывалась кровь, все шире расплываясь темно-багровым пятном по холсту рубахи. От боли Гурьян до синевы прикусил губу.

Пленный татарин, обезоруженный и связанный, жарко блестя раскосыми глазами, с ненавистью смотрел на русских. По его телу часто пробегала мелкая дрожь, словно от озноба.

— Замерз, что ли? — обернулся к нему Рваный. — Ничо, щас согреем. Вздуйте огонь… Аким, давай наверх!

Тетеря полез на курган — охранять станицу. Головин умело перевязал раненого чистым куском полотна. Гурьян слабо застонал и притих. На лбу его выступила испарина. В стороне, вытянувшись на охапке жесткой травы, лежал Гаврила Щукин, порубанный в схватке. Ему уже никто не мог помочь.

— Дорого ты нам достался, — остановившись перед пленным, устало сказал Иван. — Одна христианская душа уже в рай пошла, а другая — вот-вот догонять отправится Может, и тебя срубать?

Припухшие веки татарина чуть дрогнули, и внимательно наблюдавший за ним Тимофей понял: пленник знает русский язык. Но будет ли он говорить?

— Удавить его, да и бросить в степи, — предложил один из казаков. — Нехай валяется, пока лисы не растащат и вороны не расклюют!

Татарин заерзал, натягивая путы на руках и сердито шипя сквозь стиснутые зубы: как мусульманин, он страшился смерти без погребения.

— Ты храбрый воин и можешь получить достойную смерть, — разгадав замысел атамана, по-татарски сказал Головин. — Сколько всадников вышло в набег? Где сейчас орда?

— У-у, шайтан! — яростно рванувшись, заорал степняк. — Убей, чего ждешь?

— Убить успеем, — мрачно заметил Рваный. Он вытащил из ружья шомпол и положил его в огонь костра. — Не хочешь по-хорошему? Железо заставит!

— Аллах велик и милосерден! — забормотал татарин, — Моя рука не знала устали, карая неверных. В книге судеб все записано, я все равно буду среди гурий в раю!

— Даже раньше, чем ты думаешь, — заметил Тимофей. Он нагнулся над пленным, распахнул его полушубок и рванул за шнурок, поддерживающий штаны. Бросил степняка лицом вниз и спустил с него узкие кожаные шаровары, обнажив посиневшие ягодицы.

— Сейчас воткнем тебе раскаленный шомпол так, чтобы он сзади достал до поганого языка! А потом привяжем к лошади и отпустим ее в степь.

— Кончать пора, — вытащив шомпол из костра, хмуро сказал Рваный. — Воронье уже слетается на падаль, как бы орда не заметила.