поднимались над могилой длинным зеленым бугром. Сверху его закидали рыхлой

землей. На этом обряд похорон был закончен. Старая Ло закрыла усталые

глаза и уже больше не открывала.

После похорон Матери матерей жители поселка не захотели больше

оставаться в голодной местности. В лучшие меха, висевшие по стенам

землянок и лежавшие на полу, женщины завернули весь свой домашний скарб,

взяли одежду, берестяную посуду, за спину закинули мешки с грудными

детьми. Мужчины вооружились копьями, захватили свои каменные ножи. Четыре

старика подняли заранее сделанные неуклюжие носилки, к которым была

привязана сплетенная корзинка. Дно ее было густо вымазано толстым слоем

глины. Из большого костра туда положили горящие угли и дымящиеся

головешки, чтобы унести с собой частицу Родового огня.

Скоро все население поселка, перейдя реку вброд, длинной вереницей

растянулось вдоль низкого речного берега заливных лугов. Впереди шли

вооруженные охотники, за ними — старики с Родовым огнем и женщины с

детьми, а конец каравана замыкала группа молодых охотников и подростков.

Мальчики шныряли по сторонам, разыскивая гнезда птиц, норы жирных

пеструшек, собирали яйца, нелетающих птенцов, догоняли маленьких зайчат,

вытаскивали из воды у берегов мелких рыбешек, двустворчатые ракушки и

десятиногих раков.

Много суток шли переселенцы. Шли небольшими переходами,

останавливаясь всякий раз, как угольки Родового огня начинали гаснуть. На

остановках заново раздували огонь и разжигали большой костер, чтобы

накормить умирающее пламя сухими сучьями и вновь двинуться дальше.

В расстоянии одного дня пути за ними следом шла другая вереница

людей. Это был род Черно-бурых Лисиц. Они также решили переселяться вместе

с дружественным родом. И те и другие пробирались туда, где надеялись

отыскать более привольные для охоты места с нераспуганной крупной дичью.

Через месяц оба рода свернули в долину большого притока. А еще через

месяц и те и другие уже вырыли себе землянки на крутом берегу, под корнями

многовековых деревьев.

Устроив свои незатейливые полуподземные хижины, оба рода зажили на

новом месте такой же беспокойной охотничьей жизнью, какую они вели и на

прежних, опустошенных ими берегах.

С. Покровский

УЛУНЬ

ОГЛАВЛЕНИЕ

I II III IV V VI VII VIII IX X XI XII XIII XIV XV

___________________________________________________________________________________

I

Странная это была земля.

Поморам, которые посещали ее берега, она казалась ровной и плоской, как стол. Ее край издали, с моря, виднелся низкой и гладкой полоской. Она темнела там, за волнистою рябью, и тянулась равномерно и однообразно сотни километров.

Лишь кое-где берег поднимался немного или прерывался долиной реки, вбегающей в море. За исключением немногих излучин он шел почти прямо на север, далеко за Полярный круг.

Теплые струи Гольфштрома еще достигали до него, но леса и отдельные деревья встречались только в южной его части.

Многочисленные длинные “кошки” (так поморы называют песчаные мели) или опасные в бурю “луды” (то есть подводные камни и каменистые мелкие места) делали опасным плавание у берегов Канинской земли. Большие грузовые суда боялись подходить близко к ее коварным берегам.

Только поморы на своих парусных лодках и карбасах отваживались ходить в ее водах. Но они знали здесь каждую луду, каждую кошку, знали, как пользоваться прихотливыми извивами береговых течений, а в ненастную погоду умели вовремя спрятаться от свирепых бурунов в тихих устьях коротких, но глубоких рек.

Когда же карбас входил в широкое размытое приливами речное устье, берег земли казался здесь гораздо выше, чем издали, с моря. Он вздымался вверх на десятки метров, и коричневый торф тундры, нависший над срывами песчаных и глинистых отвесов, был тогда словно гигантский карниз ветхой, поросшей мохом и травами кровли.

У подножья высокой береговой стены тянулась широкая кайма отмелей, то исчезавшая под волнами во время приливов, то вновь выступавшая на свет в часы низкой воды. Эти отмели блестели тогда тысячью мелких водяных стекол [1], в которых копошились оставшиеся после отлива морские твари. Там и сям пестрела мокрая каменная россыпь и круглая, гладкая разноцветная галька. В воздухе мелькали бело-пепельные крылья чаек и тысячи других птиц, населявших эти берега. Звонкоголосые кипихи (или морские сороки) [2] пискливо ссорились, мирились и тараторили на все лады, оглашая криками мокрые отмели, маленькие хорошенькие кулички-галстушники беззвучно бегали по песку. Они, кланяясь друг другу при встречах, припадали неподвижно за камни, когда замечали над берегом хищный полет черного поморника.