В день отъезда Камерон передал Рорку письмо, которое с великим трудом написал накануне ночью, положив на колени старый кульман и опираясь спиной о подушку. Письмо было адресовано одному известному архитектору, в нем содержалась рекомендация. Рорк прочитал письмо и, глядя на Камерона, а не на собственные руки, разорвал его, сложил обрывки и еще раз порвал.

— Нет, — сказал Рорк. — Вам не следует просить их ни о чем. Не беспокойтесь обо мне.

Камерон кивнул и погрузился в долгое молчание. Потом он произнес:

— Говард, ты закроешь бюро. В уплату за аренду пусть оставят себе мебель. Возьми только рисунок на стене в моем кабинете и переправь его мне. Только его. Все остальное сожги. Все бумаги, папки, чертежи, контракты — все.

— Хорошо, — сказал Рорк.

Мисс Камерон пришла с санитарами и носилками, и все отправились в карете скорой помощи к парому. У входа на причал Камерон сказал Рорку:

— Теперь иди. — И добавил: — Навещай меня, Говард… Только не слишком часто…

Рорк повернулся и зашагал прочь, а Камерона понесли на пирс. Утро было пасмурное, в воздухе стояло холодное и гнилостное дыхание моря. Над набережной низко пикировала серая чайка. На фоне мокрой каменной стены она казалась парящим обрывком газеты.

В тот же вечер Рорк пришел в опустевшее бюро Камерона. Не включая свет, он растопил железную печку в кабинете Камерона и стал бросать в огонь содержимое одного ящика за другим, даже не просматривая. В тишине слышалось тихое потрескивание горящей бумаги. В комнате поднялся слабый запах плесени. Огонь шипел, трещал, вспыхивал яркими языками. Иногда из пламени вылетал дрожащий белый клочок с обгоревшими краями. Рорк заталкивал его обратно концом железной линейки.

Горели чертежи зданий Камерона, и знаменитых, и оставшихся недостроенными, горели синьки, на которых тонкими линиями были обозначены балки, которые еще где-то стояли; горели контракты, на которых стояли подписи знаменитых людей. Иногда в алом сиянии проступало семизначное число, выведенное на пожелтевшей бумаге, проступало и тут же исчезало в маленьком облачке огненных искр.

Из папки со старыми письмами выпала на пол газетная вырезка. Рорк поднял ее. Она пожелтела и стала такой хрупкой, что ломалась на сгибах прямо в пальцах Рорка. Это было интервью, которое Генри Камерон дал 7 мая 1892 года. «Архитектура — это не бизнес, не карьера, это крестовый поход и посвящение своей жизни тому счастью, ради которого только и стоит жить на земле». Рорк бросил вырезку в огонь и потянулся за следующей папкой. Он собрал все огрызки карандашей со стола Камерона и бросил их в пламя.

Рорк неподвижно стоял возле печки, не глядя на огонь, лишь боковым зрением ощущая трепетание пламени. Он смотрел на вися-

щее перед ним на стене изображение небоскреба, который так и не был построен.

Китинг служил у Франкона и Хейера уже третий год. Он ходил, гордо подняв голову, и держался нарочито прямо. Всем своим видом он напоминал преуспевающего молодого человека с рекламы очень дорогих бритвенных лезвий или не самых дорогих автомобилей.

Одевался он хорошо и внимательно следил, чтобы это не осталось незамеченным другими. У него была скромная, но очень престижная квартирка неподалеку от Парк-авеню*, и еще он купил три очень ценных офорта и прижизненное издание одного литературного классика. Эту книгу он ни разу не открывал, да и самого автора никогда не читал. Иногда он сопровождал клиентов в Метрополитен-опера*, а однажды появился на костюмированном балу искусств и потряс всех маскарадным костюмом средневекового каменотеса — пурпурная бархатная куртка и того же цвета штаны в обтяжку. В колонке светской хроники, посвященной этому событию, упомянули его имя. Это первое упоминание о себе в печати он вырезал и бережно сохранил.

Он забыл о первом спроектированном им здании. Забыл о страхах и сомнениях, сопутствовавших появлению на свет его первенца. Он давно уже понял, до чего все просто. Клиенты готовы будут принять все, что он предложит, лишь бы им дали внушительный фасад, величественный вход и гостиную под стать королевской, гостиную, которой можно было бы потрясти гостей. Все выходило ко всеобщему удовлетворению: Китингу было наплевать на все, лишь бы произвести впечатление на клиентов; клиентам было наплевать на все, лишь бы произвести впечатление на гостей; а гостям было просто наплевать на все.

Миссис Китинг сдала внаем свой дом в Стентоне и переехала в Нью-Йорк к сыну. Она была не нужна ему, но отказать ей он не мог — она ведь его мать, а матерям отказывать не принято. Он даже встретил ее с некоторой радостью, ему очень хотелось поразить ее своими успехами. Но она не поразилась. Внимательно осмотрев его жилище, гардероб, чековую книжку, она лишь сказала: «Ладно, Пит, пока сойдет. Но только пока».

Однажды она пришла к нему на службу и ушла, не пробыв там и получаса. В тот вечер Китингу пришлось полтора часа, ерзая и скрипя стулом, выслушивать советы матери.

— Этот тип, Уизерс, носит костюм намного дороже твоего. Это не дело, Пит. Надо блюсти свой престиж перед этими парнями. Тот коротышка, который принес тебе синьки, — мне совсем не понравилось, как он разговаривал с тобой… Нет-нет, ничего особенного, только я на твоем месте присмотрелась бы к нему повнимательней… А тот длинноносый явно тебе не друг… Почему? Уж я-то вижу… Поосторожнее с этим, как его… Беннетом. На твоем месте я бы от него избавилась. Он высоко метит. Я таких насквозь вижу. — Потом она спросила: — Гай Франкон… У него есть дети?