Чердак девятиэтажного здания на Малой Кавказской улице был удобен тем, что неподалеку от окна, на пятаке кровли, не просматриваемой ни из одного подъездного люка, проходила труба водяного отопления, и это было единственное место на чердаке, где труба не была покрыта плотной фольгой и стекловатой. Жар от нее шел нешуточный, и разомлевшему Пикулину удалось даже соснуть несколько часов.

Положение было критическим. В кармане заканчивались деньги, квартир, в которых можно было бы отсидеться и успокоить взбудораженное сознание, в городе больше не было. У него дома дежурит прокуратура, у Таньки сидит братва (знать бы – не наделали ли те чего с ней), Шельмин, дядя Гена – сука. Только он мог назвать адрес Таньки. Сопьяна взяли в оборот менты, а от Кащеева проку еще меньше. Он в морге. Черт возьми… Сашка, прошедший зону, знал, что такое смерть и что такое быть за нее ответственным. Выходило же, что это исключительно благодаря ему Кащей подставился под пули и сгинул.

Дела…

Вытряхнув содержимое всех карманов, Сашка осмотрел все, оценил и со вздохом стал укладывать обратно. У него имелось несколько сотен рублей, заложенная за тыльную сторону бумажника сотня долларов, водительское удостоверение и полупустая пачка сигарет.

Деньги в квартире, конечно, нашли. Сашка не знает, как у этих ментов, а вот если бы такое случилось на зоне общего режима, где он сидел, то из почти двухсот тысяч рублей, найденных в его владениях, зоновские «красные» описали бы под протокол осмотра тысяч сто. Остальные разошлись бы промеж них в качестве премиальных. Так же и с передачами с воли. Колбаса, сало, варенье, конфеты – все пополам. И с кем? С ментами! Не по своей, правда, воле, однако сидел-то Сашка именно за то, что забирал у кого-то тоже не по их воле… Ищи правду после этого и не верь шутке, что братва сидит лишь потому, что мусора гуляют на свободе.

Против ментов Сашка никогда ничего не имел. Каждый человек волен определять свой путь в жизни. Не случись тогда по пьяной лавочке вымогательства, о котором он узнал, лишь когда их взяли, Пикулин и сейчас бы считал, что служат в милиции исключительно те, кто правду жизни и справедливость понимают лучше его, Сашки. Разуверился он только наполовину. Он видел тех, кто правду понимает действительно лучше его. Видел, как работают настоящие сыскари – грамотные, умные мужики, и Сашка уже тогда понимал, что ему до их правды, настоящей, сермяжной, далеко. Так умеют только они.

Но остальная часть – это те, кто вполне мог бы сесть быстрее его, Пикулина, и преградой для этого является лишь то, что на их плечи какой-то идиот пришил погоны. Такие вот, с позволения сказать, сыщики лупили Сашку трое суток подряд и задавали один и тот же вопрос: «Это ты убил Колосова пятого мая, Жигунова восьмого июля и Потапова третьего сентября?»

Сашка ни разу в жизни не пересекался ни с первым, ни со вторым, а о третьем мог тогда сказать лишь то, что однажды осенью сидел дома, ужинал на скорую руку – яйцами с колбасой, и по телевизору в новостях сообщали о каком-то директоре Потапове, который был расстрелян где-то из чего-то.

Троим оперуполномоченным уголовного розыска помимо вымогательства, которое, как известно, не является почетным ни для воров для отсидки, ни для сыщиков для раскрытия, хотелось выколотить из задержанного паренька явку с чем-то более внушительным.

Один так и говорил: «Слушай, Саня, далось тебе это вымогалово. Пошлая статья, авторитета ни на грош. А ты представляешь, если ты «заедешь» со «сто пятой» [4] , да еще неоднократной? Тебе так и так коротать, так лучше уж лишний пятерик, да с положением, чем тот же пятерик, да в «мужиках» [5] .

Пикулин отвечал всем приблизительно так же: «Ты, мент, сам подумай, какой навар случился бы, если бы ты на «красную» зону прибыл бы, да с тремя «мокрухами» – лет двадцать гоголем ходить средь лохов-взяточников, а? Красота».

За это его били, били хорошо, он еще два месяца кашлял кровью. Но ничего. Насколько ему известно от все тех же оперов, которые за пять лет его отсутствия в Холмске стали уже капитанами и операми старшими, все три убийства так и висят «темняками». Видать, охотников ходить в авторитетах на зонах нынче все меньше и меньше. А других способов превратить преступления «темные» в преступления перспективные для раскрытия местные сотрудники уголовного розыска пока не изыскали. Никто из холмчан не хочет ехать положенцем на зону – хоть убей.

Но тогда Сашке хоть говорили – возьми на себя убийство того-то, того-то и того-то, убитого там-то и во столько-то. Все конкретно, никакого тумана. А что происходит сейчас?

Нынче ищет милиция, ищет братва и, в чем сомневаться уже не приходится, – прокуратура. Причем ищут так старательно, словно именно Сашка является первопричиной того, что война на Кавказе не заканчивается, инфляция растет, а Россию не принимают в Евросоюз. На памяти Пикулина был один такой случай. Почти с таким же усердием искали холмского маньяка Айстахова. Ублюдок насиловал девочек, и его искала Генеральная прокуратура. Среди жертв оказалась дочка Паши Горемыки – холмского положенца, так братвы с фонарями в области было столько, что милиция уже не знала, что готовить в качестве ИВС, когда Айстахова найдут: то ли пустующий ангар на аэродроме, то ли бомбоубежище, оставшееся после войны.

Но тогда сработала именно прокуратура. Кащей рассказывал, что под Владимиром Айстахова словил какой-то «важняк» из прокуратуры, причем сделал это сам, без братвы и трех полков участковых инспекторов и оперов. Фамилии его Сашка, конечно, уже не помнит, много времени прошло, но в памяти та история осталась. Вот таких «красных» Пикулин уважал всегда.

А за что сейчас ищут его?

Сашка отказывается понимать. Сколько ни крутил в голове ту историю с подъехавшим до дома на Столетова пассажиром – не может догадаться, за что ему такая напасть.