– Жена? Я?! Спаси меня, Афродита! Нет, моя дорогая египетская гостья, я просто следую за войском, и называют меня гетера. Ты когда-нибудь слышала о Таис?

– Не больше, чем ты слышала о Мериамон.

Таис откинула вуаль. Она не была такой ослепительной красавицей, как ожидала Мериамон. Глаза ее были великолепны и кожа безупречна, но нос был слишком длинным даже на греческий вкус, рот слишком широкий и чувственный, подбородок слишком твердо очерченный. Характер – вот как это называлось.

Мериамон никогда раньше не разговаривала с гетерой. Наложницы – у мужчин в стране Кемет они были. Были там и женщины, торговавшие своим телом для мужской утехи. Но те, кто носил звание «подруги», были только в Греции, и было это странно.

– Мы необходимы, пойми, – сказала Таис своим ясным, звонким голосом. – Для некоторых мужчин мальчиков недостаточно, а их жены годятся только для того, чтобы прясть шерсть и нянчить сыновей. Мы же даем мужчинам то, чему жены едва обучены, а мальчики не имеют вовсе. Мы заслуживаем имени, которое нам дали.

– В Египте, – сказала Мериамон, – таких женщин называют женами.

– Счастлив Египет, – ответила Таис и полуотвернулась, потупив прекрасные глаза.

Мериамон уже видела человека, который подходил к ним. Он сегодня утром вместе с царем ехал в траурной процессии. Он был немного старше, чем другие, ближе к тридцати, чем к двадцати, с худощавым энергичным лицом: высокий, широкоплечий, с большими руками, но грациозный и ловкий в движениях, каким должен быть настоящий воин.

Он учтиво приветствовал Таис, как благородную женщину. Таис стояла, скромно опустив глаза, и ответила на приветствие на своем чистейшем аттическом наречии.

– Птолемей, – сказала она, – ты знаешь госпожу Мариамне?

Он поклонился: приветливо, любезно и чуть насмешливо. – Царь говорил о тебе, – сказал он. Мериамон подняла бровь.

– Он очарован, – сказал Птолемей. – Неужели Филиппос действительно позволил тебе прийти прямо в лазарет и творить там чудеса?

– Ну, что касается позволения, – ответила Мериамон, – думаю, у него просто не было выбора. Но никаких чудес не было. Просто полевая хирургия – это все, что я умею.

– Это гораздо больше, чем умеем мы. – Птолемей покачался на пятках и внезапно ухмыльнулся. – Хотел бы я поглядеть на него, когда он понял, что ты женщина.

– Это его не порадовало, – сухо сказала Мериамон.

– Да уж. – Птолемей говорил решительно, чуть ли не с презрением, как показалось Мериамон. – Один щенок из этого выводка достался тебе. Ему теперь остается только стенать, что он попал в женские руки.

Она сощурилась. Широкая кость, большие руки, худощавое лицо.

– Уж не Николаос ли?

– Да, Нико, – ответил Птолемей. – Но как бы то ни было, он хороший воин. Мог бы быть и лучше, ведь он испорчен с детства, но пусти его в бой, и он вспомнит свои хорошие манеры.

– Он вежливо убивает?

Птолемей захохотал.

– Александр говорил, что у тебя острый язычок. Так же, – добавил он, – говорил и Нико. – Он вдруг посерьезнел. – Врачи говорят, что он должен был лишиться руки. Теперь, по их словам, ее, наверное, удастся сохранить. Если это не чудо, то что же вы называете чудом?

– Все было не так уж плохо, как могло бы быть, – сказала Мериамон. – Он потерял много крови от всех своих ран, поэтому я заставила его лежать. Кроме того, мне доставляло удовольствие наблюдать, как он злится.

– Со временем из него выйдет и дурь, – усмехнулся Птолемей.

– Я не стала бы делать ставку на это, – добавила Мериамон.

Люди начали расходиться. Бурно горевший костер теперь только медленно тлел. Ветер переменился, и ее ноздри ощутили запах. Дым, гарь, сладковатый запах горящего мяса буквально вывернули ее наизнанку.

Мериамон почувствовала, как женские руки, прохладные и успокаивающие, убирают волосы с ее лица, залитого слезами, поддерживают, пока ее рвало на траву. Таис говорила, и ее голос был таким же успокаивающим, как руки:

– Это зрелище не для египтянки. Но кто виноват?

Мериамон выдохнула едва слышно, злясь на свою слабость:

– Я сама. Я должна была помнить… я должна была знать…

– Так же, как и Александр, – сказал Птолемей.

Мериамон вскинула голову, глаза ее расширились от удивления.

– Да, я слышал, что он сказал. Он иногда вообще не думает.

– Но он же царь!

– Да, он царь, – согласился Птолемей. – Но послушай, вы же не выбираете себе царей. Вы делаете их богами.

– Они и есть боги, – ответила Мериамон, – и сыновья богов. – Ее желудок немного успокоился. Она поднялась с колен, стараясь не смотреть в сторону костра и дышать неглубоко, хотя ветер снова изменился и относил дым к морю. – Нет, это я не подумала и дорого за это заплатила.