– Не принеси в подоле, девка, – строго сказала она. – Батька из дому выгонит, слава богу, ты его знаешь.

Поселковую художественную самодеятельность организовал Дмитрий Абросимов, он и руководил ею первое время. Потом незаметно все легло на плечи Варвары: она вела спевки хора, ставила «живые картинки», даже было замахнулась на «Клопа» Маяковского, но силенок поставить спектакль не хватило. Заправлять самодеятельностью ей нравилось, она сама хорошо пела, танцевала, хватало у нее выдумки.

Как всегда, перед концертом начались для Варвары хлопотливые дни. Раньше ей охотно помогал Алексей Офицеров. В хоре его ставили позади всех, строго-настрого наказав, чтобы не пел, а только рот разевал, потому что у Алексея совершенно не было слуха. Зато в пьесах он был незаменим: его под кого угодно можно было загримировать, да и голос у него густой, басистый. В драмкружке Офицеров считался первым артистом. Некрасивый, толстогубый, а как появится на сцене и заговорит – в зале хохот.

И в этот раз Варвара очень рассчитывала на помощь Офицерова, однако сразу наткнулась на решительный отпор. Она поймала Алексея у сельмага, отвела в сторонку от парней и ласково обратилась к нему:

– Лешенька, я без тебя как без рук… Я подумала, что никто лучше тебя не справится с ролью ведущего… – И, не давая ему опомниться, прибавила: – Митя сделал инсценировку по рассказу Всеволода Вишневского, так ты сыграешь главную роль.

На мгновение Лешка дрогнул.

– Кого это? – спросил он, оглядываясь на приятелей, щелкающих тыквенные семечки на лугу у магазина.

– Бравого балтийского моряка, – сказала Варя. – Героя.

Алексей с неприязнью смотрел на девушку. И та знала почему: с тех пор как она стала подолгу простаивать у своей калитки с Семеном Супроновичем и Иваном Кузнецовым, Алексей Офицеров перестал замечать ее. Но должен же он сам-то видеть разницу между ней, Варей, и самим собой? Разве пара они? Еще и прозвище придумал ей: «Барбариса», ерунда какая-то…

Глядя в его невыразительные глаза, Варя поняла, что никаким ведущим на концерте Офицеров не будет и не появится на сцене в роли героического балтийского моряка.

– Дело, конечно, твое, – заговорил совсем о другом Алексей, – но с Семеном не следовало бы тебе якшаться.

– Это почему? – чувствуя, как загорелись щеки, спросила Варя. Такой смелости она не ожидала от Офицерова.

– Враг он, – отрезал тот. – Моя бы воля… Туда бы его, куда загремел бандюга Ленька.

– Ревнуешь, Лешенька? – насмешливо сказала она, стараясь поглубже уязвить.

Неожиданно глаза у Алексея стали чистыми, резкие складки на лице разгладились, он даже стал симпатичным.

– Будет худо – позови, – сказал он. – Только свистни – с края земли прибегу. – Повернулся и пошел к магазину.

– А… балтийский моряк? – ошеломленно смотрела ему вслед Варя.

– Предложи Семену! – обернулся он. – И рост, и вид, и кудри… Ему только и играть на сцене героических защитников революции… А с моим мурлом – купцов из пьес этого… Островского!

Офицеров как в воду глядел: пришлось Варе идти на поклон к Семену Супроновичу. Клубного баяниста Петю Петухова угораздило на лесоповале сломать руку, а без него весь концерт мог бы сорваться. И тут Варя вспомнила, что Семен тоже играет на гитаре и на гармошке. Вечером, недолго думая, она побежала в заведение Супроновича. В комнатах и зале на золоченых цепях красовались керосиновые лампы под матовыми абажурами. Семен в черной паре с застывшей любезной улыбкой на лице проворно двигался меж столов, за которыми пировали посетители. Теперь ему приходилось управляться за двоих.

Надо было видеть его изумление, когда он заметил Варю: металлический поднос подскочил в его руках, бутылка с шампанским чуть не упала, светлые глаза округлились. Не обращая внимания на клиентов, он поставил поднос на стол и бросился к ней.

– Провалилась под землю водонапорная башня, – затараторил он, скрывая волнение, – на станции произошло крушение поездов и вообще мир перевернулся, раз ты здесь!

– Крушение, Семен, крушение, – невесело улыбнулась Варя. – Петухов сломал руку…

Семен был сообразительным парнем. Пригладив ладонью золотистые вьющиеся волосы, он обвел взглядом переполненный зал, нахмурился, потом сказал:

– Попробую через час-два вырваться… Эх, черт, жалко, Леньки нет… – Он бросил быстрый взгляд на девушку, улыбнулся: – Папаша меня заменит.

– Мы будем в клубе репетировать, – сказала Варя.

– Рад, что наконец тебе пригодился, – рассмеялся Семен. – Не переживай, сыграю не хуже вашего Петрухи! У меня репертуар богаче…

Варя понимала, что нужно уходить, – в зале не было ни одной женщины, но что-то удерживало ее здесь. Может, за всю свою жизнь она переступала порог этого дома раз или два. Помнится, года четыре назад вместе с матерью и Митей вытаскивали отсюда захмелевшего отца… В зале было до синевы накурено, дым почему-то не уходил в распахнутые окна, голоса сливались в один сплошной гул, в который врывалось звяканье вилок-ножей, звон рюмок. На стойке, разинув жестяной рот, завывал граммофон, но его никто не слушал.

– Как ты можешь тут? – поморщилась Варя.

– Жить-то надо, – бойко ответил Семен.

– Разве это жизнь? – пожала плечами девушка.

– Может, плюнуть на все и убежать? – Семен по-мальчишески заглянул ей в глаза. – Куда-нибудь подальше. Ух и надоели мне эти пьянчужки!

Семен проводил ее до дверей, неуловимым движением фокусника всунул в карман плитку шоколада «Золотой якорь».

– Иди, зовут, – сказала Варя.

Возвращаясь в клуб, она вдруг подумала, что Алексей Офицеров не прав: никакой не враг Семен Супронович, обыкновенный парень, он же не виноват, что у него такая работа. Не каждый выдержит беготню в дыме и духоте в течение всего дня. Сам бы Лешка наверняка через час или два надрался бы вдрызг, а Семен на работе и капли в рот не берет. После ареста младшего брата он сильно изменился, стал чаще приходить в клуб и расспрашивать про дела комсомольские. Еще зимой Митя толковал о том, что хорошо бы приобщить братьев к комсомолу… Вот Варя и приобщает.